Сказать жизни «Да!»: психолог в концлагере

ФРАНЦ (вполголоса). Мама, помоги ему! Мама, поддержи его!

МАТЬ. Он в хороших руках, дитя мое. Не беспокойся о нем.

ФРАНЦ (пристально глядя). Мама, поддержи его!

ПАУЛЬ (присаживаясь возле Франца с другой стороны). Что ты такой молчаливый?

ФРАНЦ (испуганно). А чего ты хочешь?

ПАУЛЬ (с любопытством). Что там такое с твоим братом? Наверно, это фокус со списком на отправку?

ФРАНЦ. Наверное.

ПАУЛЬ. И зачем вам это было нужно? Взять чужой номер, чужое имя – пустяк, что ли? Что еще из этого может выйти…

ФРАНЦ. Нам хотелось быть вместе. А этот маленький чех так хотел остаться в Бухенау! У него там связи со старостой, тот ему каждый день приносил миску экстра-супа. Шутка ли, лишняя миска супа – это ведь жизнь! Он верил, что пока будет получать этот суп – будет жив.

ПАУЛЬ. Ну и как было дело? Он угодил в список?

ФРАНЦ. Да. И предложил Карлу поменяться с ним номером и фамилией. Так брат оказался вместе со мной, а чех остался при своем старосте и своем супе.

ПАУЛЬ. Знаешь, чем это может кончиться?

ФРАНЦ. Староста все знал и согласился.

ПАУЛЬ. Ну и что? Если твой брат признается, будете все четверо торчать в дерьме.

ФРАНЦ. Мне уже ничего не страшно.

ПАУЛЬ. Зачем тебе этот героизм? Что, дома тебя никто не ждет?

ФРАНЦ (снова погружаясь в себя). Мама, жива ли ты?

МАТЬ. Я с тобой, сынок, я с тобой! Поверь же мне, наконец.

ФРАНЦ (тихо бормочет). Мама! Если бы я только знал, жива ли она!

ПАУЛЬ. Чего задумался, ты, тихий дурень! Выше голову! Мы еще посмотрим!

ФРАНЦ. Да, мы еще посмотрим.

УНТЕРШАРФЮРЕР (вталкивая Карла в барак). Ну ты, задница! Теперь можешь подумать, кто ты такой – тот или этот! Через пять минут я вернусь и снова заберу эту птичку, посмотрим, научилась ли она чирикать.

(Уходит.)

СПИНОЗА. Нет, вы видели, господа? Он же ведет себя, как стопроцентный эсэсовец!

КАНТ. Таков он и есть.

СПИНОЗА. Но он ведь ангел!

КАНТ. Да, но как только становится эсэсовцем и до тех пор, пока им остается, он об этом представления не имеет.

СПИНОЗА. Не понимаю. (Наивно.) Этот эсэсовец должен ведь заметить – как это он вдруг появился… точно с неба упал, без прошлого, без собственной биографии… Это же должно его, наконец, удивить!

КАНТ. О, святая простота! Бенедикт, не забывайтесь же настолько! (Нетерпеливо, поучающе.) Он послан отсюда, но, с их точки зрения, он уже давно там, столько-то и столько-то лет, у него есть там свое прошлое, своя биография, есть родители и родители родителей, есть жена и дети.

СОКРАТ. Мы не стоим с ними на одном уровне – ни в пространстве, ни во времени. Это же наш трюк, что мы с ними рядом, наш театральный трюк!

СПИНОЗА. Но вы же говорили, что все это действительно, действительнее самой действительности: что это правда, а не только сплошной театр!

КАНТ. Все есть театр, и ничто не есть театр. Мы – определенные фигуры, что здесь, что там. То на фоне сцены, то на трансцендентальном фоне. Но в любом случае это – игра.

СОКРАТ. Но мы не очень-то знаем, что мы играем. И не очень знаем, что мы играем. Мы лишь неточно знаем наши роли. И радуемся, когда угадываем текст, который нам надо произносить.

КАНТ. И внимаем, как можем, суфлеру – голосу совести.

МАТЬ (подходя ближе и услышав последнюю часть разговора, со всей наивностью). И для кого же мы играем, господа? Пожалуйста, скажите!

СПИНОЗА. Для простодушной театральной публики, такой простодушной, что она думает, будто мы играем.

СОКРАТ. А между тем играют они – играют зрителей.

КАНТ. Да, они всегда играют. Разыгрывают друг перед другом свои роли, играют для самих себя.

МАТЬ (прямолинейно). Но для кого же мы все играем? Должно же что-то быть – должен кто-то быть, кто на нас смотрит, откуда-то…

КАНТ. Вы первый раз стоите на сцене, сударыня?

МАТЬ. Да, сударь.

КАНТ. Тогда скажите, что вы видите – там? (Показывает на зрительный зал.)

МАТЬ (щурясь). Ничего не вижу, лампы меня слепят. Вижу только большую черную дыру.

КАНТ. А если я вам скажу, что зритель все же есть?

МАТЬ (доверчиво смотрит на него). Ну, тогда я вам поверю.

КАНТ. Да (твердо), вы должны в это верить, потому что знать этого мы не можем. Мы его не знаем – великого зрителя спектаклей нашей жизни. Он сидит, в темноте, где-то там – в ложе. (Указующий жест.) Но он смотрит на нас внимательно, поверьте, сударыня!

СПИНОЗА. Верьте ему!

СОКРАТ. Верьте нам!

МАТЬ (твердо). Да, верю!

ФРАНЦ. И что ты будешь делать?

КАРЛ (походя). Я, разумеется, буду молчать.

ФРАНЦ. Тогда прощайся со мной. На-всегда.

КАРЛ (мягко). Ах ты, чертяка, ну что же мне делать? Почему я не могу один раз поступить в твоем духе? Сегодня я хочу жертвовать, сегодня я хочу наполнить смыслом свою жизнь, по твоей теории, – и свою смерть!

ФРАНЦ. Не говори так, Карл, мне больно это слышать.