Скажи, что будешь помнить

Сегодня Элль плакала у меня на руках. Раньше девичьи слезы гнали меня прочь. Но Элль – другая, и я с ней другой. Вот почему я хочу остаться, хотя бы ради того, чтобы видеть ее – пусть даже издалека.

Пожимаю очередную руку, а Синтия называет имя, которое тут же выпадает из памяти. Она все время со мной, сияет от радости, потому что я задержался дольше, чем на обязательные полчаса.

Откровенно говоря, уделить должное внимание людям, которым представляет меня Синтия, трудно. Оно разделяется между Элль и джаз-бэндом. Играют ребята хорошо, но не отлично. Смотрю на них и чувствую зуд под кожей.

Вернувшись домой, я играю иногда на гитаре с Экслом и Маркусом, но вообще-то сторонюсь музыки, предпочитая тишину. Однако здесь деться некуда, и, слушая бит, я испытываю настоящие муки.

– Как вам дается переход от программы «Второй шанс» к жизни дома? – спрашивает мужчина, имеющий, по словам Синтии, какое-то отношение к финансам в правительстве.

– Хорошо. Семья поддержала меня в решении присоединиться к программе и продолжает поддерживать во всех переменах после моего возвращения домой. – Ответ заготовлен заранее и заучен наизусть, а после сотни повторов идет легко и гладко.

– Какие у вас планы на будущее? – интересуется женщина рядом с ним.

– Колледж, – говорю я, не имея ни малейшей возможности подтвердить это заявление. До ареста никаких мыслей о колледже у меня не было, но Синтия сказала, что такой ответ понравится людям. Вот чему мне приходится учиться в этом году: угождать всем и каждому.

– Мне еще предстоит окончить среднюю школу. Сейчас я занят поисками работы, а также помогаю старшему брату воспитывать нашу младшую сестренку.

Женщина касается ладонью груди, как будто столь душераздирающей истории она еще не слышала, а мужчина делает выразительный жест бокалом с золотистым ликером, наклоняя его в мою сторону.

– Работайте, мистер Пирс, а мы будем наблюдать, ожидая от вас великих свершений.

Пара уходит, и Синтия, понизив голос, говорит, что нам нужно сделать перерыв. Значит, что-то случилось, важное или неважное, о чем ей только что сообщили по сотовому.

Напротив, через комнату, к Элль подходит мужчина лет тридцати. Она встречает его такой же вежливой, как и остальных, улыбкой. Он говорит что-то, она кивает, он снова говорит, и она отвечает, но появляется напряжение, которого не было прежде. Глаза ее сужаются, улыбка растягивается.

Незнакомец не стоит на месте. Он наступает, теснит Элль, сантиметр за сантиметром отнимает у нее пространство. Она понемногу отступает, пока не натыкается на стул. Ее вежливая улыбка растворяется, тело застывает в жесткой позе, и та темная тень, что живет во мне, отзывается глухим ворчанием. Элль распрямляет плечи, и глаза ее мечут молнии. Драка для меня дело привычное, хотя в большинстве случаев я сам нарывался. Так или иначе эта поза мне хорошо знакома. Элль оглядывается так же, как там, в парке, когда ее преследовали те двое парней. Делаю шаг вперед, но Синтия тут же становится передо мной, закрывая Элль.

– Ты куда?

– У Элль что-то не так, – отвечаю я, сжимая кулаки.

Синтия бросает взгляд через плечо, сопровождая его словечком, за которое я получил бы изрядный нагоняй. Потом быстро набирает текст на сотовом, который, в этом у меня уже нет сомнений, прирос к ее руке.

– Элль сегодня не твоя забота. Она вообще не твоя забота. По-моему, мы об этом уже говорили. Если вас увидят вместе, даже просто как друзей, то сразу представят дело так, будто между вами что-то есть, и новость выйдет на первые полосы, все только о вас и будут говорить, а про губернаторскую программу никто и не вспомнит. Нам нужно, чтобы пресса фокусировалась на важных вопросах, а я сегодня только и делала, что отбивалась от вопросов насчет твоей фотографии со щенком в историческом отеле.

Незнакомец протягивает Элль руку, и она, еще раз оглядевшись, принимает ее. Кровь вскипает в жилах; со стороны все выглядит так, словно наивного теленка ведут на бойню. Несколько пар, танцующих под неровный бит, уступают место Элль и этому мерзавцу.

Элль стиснула зубы, и вся ее поза выражает сдерживаемый гнев и неприступную гордость. Грубо, словно тряпичную куклу, он прижимает ее к себе, его руки скользят по ее телу, там, где их и быть не должно, и наконец, одна ладонь по-хозяйски располагается ниже талии.

В ушах у меня звенит, и Синтия, словно заслышав тревожный звон колокольчиков, раскидывает руки, удерживая меня на месте, и подносит к уху телефон.

– Где же, черт возьми, Эндрю? – шипит она. – Он же должен присматривать за Элль.

Девушка на ярмарке врезала бы наглецу между ног, и я ловлю себя на том, что желаю этого, потому что в противном случае мне так или иначе придется вмешаться.

– Эндрю, – повторяет Синтия. – Где он?