Скажи ее имя

Луиза сказала, что руководителя клиники в это воскресенье замещает Катрин и мне нужно было поговорить с ней. Катрин оказалась хрупкой женщиной с тронутыми сединой светлыми волосами, морщинистым лицом, в джинсах и свитере, с темно-красной помадой; мы застали ее курящей в дальнем конце главного холла у эркерного окна, выходящего на другие постройки — из некоторых труб валил дым, — на зимний лес и окрестные поля. Говорившая по-английски, Катрин расспросила меня о цели моего визита. Я повторил то, что рассказал Луизе по пути от станции. Ее небольшие голубые глаза пристально изучали меня. Что она видела? Я не мог быть настолько плох, не так ли? Она разрешила мне остаться на день и сказала, что фургон отвезет меня в город к последнему вечернему поезду до Парижа.

Вот так, любовь моя, мы с тобой смогли проникнуть в «Ла-Ферт». Я думаю, что увидел там то, что ожидала или надеялась увидеть ты. Думаю, твои ожидания оправдались бы. У них была своя маленькая пекарня, пациенты толпились в ней, стоя вплотную друг к другу в тепле, шедшем от растопленной дровяной печи, вдыхая влажный дрожжевой дух, в ожидании, пока поднимется укрытое марлей тесто, они распевали детские песенки; у них был загон для коз, лошадей, а еще всевозможные кружки — по искусству, по музыке, — в старой каменной часовне даже проходили семинары по писательскому мастерству. Знаешь, что напомнил мне этот замок? Горный дом «Мохонк». Хотя там не было охотничьих трофеев, он выглядел обветшалым, с обшарпанной мебелью, это была лечебница, а не спа-отель. Но, как и там, в каменном очаге горел огонь. Здесь был бар, с темными деревянными панелями на стенах и сводчатым крашеным потолком, не похожим ни на что, виденное нами в «Мохонке». Тут подавали безалкогольные напитки, фруктовые сиропы, выпечку и сладости, и каждое воскресенье, как сказала мне Луиза, здесь выступала Мари, городская исполнительница народных песен, с двух часов ночи и почти до рассвета. Пациенты сами выбрали эти часы. Это было время, когда они не спали, были бодры и готовы слушать и подпевать. Если бы я попросил Мари спеть «Стефани говорит…», согласилась бы она? Я почувствовал острое желание оказаться среди них, поющих, если бы я только смог остаться, быть может, я нашел бы тут нечто важное. Пациенты, конечно, не имели ничего общего с постояльцами «Мохонка». Но я избавлю тебя от колоритных описаний местных психов.

В первой комнате, куда Луиза привела меня, она отперла шкаф и начала раздавать лекарства столпившимся пациентам. Среди них был мужчина, который не желал подниматься с пола. Он лежал на животе, повернув голову набок, и даже периодически вступал в диалог с топтавшимися вокруг и перешагивавшими через него людьми, он говорил еле слышно, мученическим голосом.

Иногда я самому себе казался таким же, хотя на самом деле таким не был. Я проделал весь этот путь во Францию ради тебя и ради себя.

Что бы Аура подумала о «Ла-Ферт»? Почему Марсело Диас Мишо собирался привезти сюда Ирму?

Когда я взбирался по изогнутой деревянной лестнице на второй этаж, я заметил пыль на ступенях и паутину в углах и на перилах. Жаль, что Ирмы тут нет, подумал я, она никогда бы так не запустила это место. Это был не мой голос. Это был Марсело. Я превратился в Марсело, психоаналитика, поднимающегося по лестнице на встречу с очередным пациентом. Разве моя молодая жена не ждет меня дома? Разве не любит меня? Тогда почему я чувствую себя таким обездоленным? Не потому ли, что Ирмы больше нет в «Ла-Ферт»? Но она все еще живет во Франции, разве не так? Но где же Алисия? Ее тоже здесь больше нет. Куда она делась? Où sont les axolotls?

Откуда мне знать, во что Аура могла превратить «Ла-Ферт»? Делай, что хочешь, любовь моя. Знаю, это будет прекрасно. Я сдержал слово, я привез тебя сюда.