Скажи ее имя

В первую зиму после смерти Ауры я все время следил за тем, чтобы не потерять перчатки, шляпу или шарф. С тех пор как в детском саду на меня возложили ответственность за сохранность моих перчаток, шляпы и шарфа, кажется, не было ни одной зимы, чтобы я что-нибудь не потерял. К слову, Аура была такой же рассеянной, если не хуже. По нашей большой кладовке было раскидано около дюжины непарных перчаток, ее и моих, напоминавших одиноких птиц в заброшенном зоопарке. По меньшей мере один раз за зиму Аура влюблялась в какую-нибудь шапку (зимние головные уборы все еще были для нее экзотикой) и носила ее повсеместно, даже когда на улице было не холодно. Запуская руки под очередную шапку, ведомый намерением покрыть поцелуями ее расцвеченные морозом щеки, я думал: это всего лишь вопрос времени, когда она ее потеряет, — и ни разу не ошибся. Мне вспоминается одно утро, проведенное в попытках восстановить наши похождения накануне: я обзванивал каждый бар и ресторан, в котором мы побывали, зачастую по-испански объясняя утренней бригаде уборщиков или поваров, какую именно шапку Аура могла забыть в их заведении. Куда бы я ни шел в ту первую зиму без Ауры, я все время похлопывал себя по застегнутым на молнию карманам куртки, чтобы убедиться, что перчатки все еще на месте, я продолжал это делать, даже будучи мертвецки пьян. Если я замечал, что молния расстегнута, если перчатка или хотя бы пальчик торчали из кармана, я вскрикивал и подчас проклинал себя вслух с таким остервенением, что люди на улице, в метро или за соседним столиком начинали бросать на меня встревоженные и любопытные взгляды. Я не потеряю эти перчатки, mi amor, обещаю тебе, бормотал я про себя, будто это были ее перчатки и она надеялась, что я их верну. И впервые за все прожитые мною зимы я не потерял ни перчатки, ни шапку. Но я потерял шарф — в одну длинную, январскую, пьяную ночь в Берлине, куда сбежал из Бруклина на все три недели праздников в ту первую зиму без Ауры. Я отказывался покупать новый, несмотря на зверский холод, царивший в этом городе, словно принесенный с бескрайних русских степей, усыпанных телами погибших воинов. Спустя неделю, по возвращении в Бруклин, я начал обматывать шею одним из шарфов Ауры, из черной пашмины с белым узором, расшитым серебряными нитями. Люди говорили: «Какой прекрасный шарф» или «Какой чудесный у вас шарф», а я отвечал: «Это Ауры», и иногда люди, в основном женщины, кивали: «Мне так и показалось», или просто похлопывали меня по плечу. Тот же самый шарф я намотал на шею, когда готовился к следующей зиме без Ауры.

В этот раз я продержался только до середины декабря, пока на выходе из метро не засунул руку в карман и не обнаружил, что перчатки в нем нет. Я зашел в кладовку и нашел старую перчатку с левой руки от какой-то другой пары, но когда в скором времени потерял и ее, то уже не переживал. Но я все еще надеялся не потерять шапку, серую матерчатую летчицкую шапку с ушами из искусственного меха. Аура была со мной, когда я купил ее за десять долларов в Чайнатауне в нашу последнюю зиму.

* * *

Аура жила в Копилько примерно с шести лет и до того момента, пока не уехала в Техасский университет. После возвращения из Брауна она несколько месяцев прожила в новой высотке с матерью, а затем одна перебралась обратно в Копилько, ту квартиру мать еще не успела продать. Именно в Копилько мы с Аурой провели нашу первую ночь. Сколько поворотных событий в жизни Ауры произошло в этом месте. Когда ей было одиннадцать, к ним из Такско приехала погостить бабушка, Мама Виолета. Предполагалось, что она останется на месяц или дольше, был даже шанс, что она переедет к ним насовсем. Но через несколько дней разразился скандал, который Аура подслушала у дверей своей спальни: Мама Виолета страшно оскорбляла ее мать, даже назвала ее шлюхой, Хуанита кричала в ответ и требовала, чтобы бабушка немедленно уехала. И бабушка уехала. Аура думала, что Мама Виолета в бешенстве выбежит из квартиры и, побродив по стоянке, смиренно вернется домой, чтобы в слезах попросить прощения за произнесенные в запале ужасные слова. Однако вместо этого она просто собрала чемодан и ушла, больше не сказав ни слова ни дочери, ни даже внучке. В те времена Хуанита редко пила, каждые выходные устраивала пробежки вместе с Родриго и занималась аэробикой, ее тело было подтянутым, кожа гладкой и свежей, она всегда красиво одевалась. О, ты не представляешь, какой хорошенькой она была, с детской гордостью и обожанием говорила Аура. Она так никогда и не узнала, или не сказала мне, из-за чего вспыхнула ссора, но верила, что если и было событие, ставшее отправной точкой медленного, поначалу незаметного падения Хуаниты, то это была та самая ссора с Мамой Виолетой.