Скажи ее имя

Квартира, которую я снимал вот уже восемь лет, располагалась на нижнем этаже особняка. Когда итальянское семейство Риццитано, до сих пор владеющее зданием, жило в нем и занимало все четыре этажа, должно быть, эта «зала» служила им гостиной. У нас же на этом месте была спальня. Здесь были невероятно высокие потолки: чтобы поменять лампочку в свисающей люстре, приходилось карабкаться по пятиступенчатой стремянке, вставать на мыски на ее шаткой верхушке и изо всех сил тянуться вверх; заканчивалось все, как правило, мучительными поисками равновесия, размахиванием рук и неуклюжими покачиваниями. Ты похож на птицу, которая учится летать, как-то сказала Аура, наблюдавшая за моими экзерсисами из-за своего стола в углу. Под потолком вдоль стен тянулся беленый, как и сами стены, гипсовый карниз в неоклассическом стиле — ряд повторяющихся розеток поверх более широкого, из витиеватых листьев папоротника. Два высоких окна с просторными подоконниками выходили на улицу, а между ними, как камин, вздымаясь от пола до потолка, стояло массивное зеркало в барочной раме золоченого дерева — оно было таким кричащим, что сразу бросалось в глаза. Теперь часть зеркала загораживало подвенечное платье Ауры, висевшее на плечиках, закрепленных на бечевке, которую я обмотал вокруг симметричных золотых завитков на самом верху. А на мраморной полке у подножия рамы был сооружен алтарь из разных вещиц Ауры.

Когда я вернулся из Мехико в тот первый раз, через шесть недель после смерти Ауры, Валентина, учившаяся вместе с ней в Коламбии, и их подруга Адель Рамирез, прилетевшая из Мексики и остановившаяся у нее погостить, приехали за мной в аэропорт Ньюарка на микроавтобусе БМВ, принадлежавшем мужу Валентины, менеджеру инвестиционного банка. У меня было пять чемоданов, два моих и три, заполненных вещами Ауры: не только одеждой, которую я так и не решился сдать на хранение, но и некоторыми ее книгами, фотографиями, недолговечными ценностями, оставленными в дневниках, блокнотах и разрозненных записках, — я не смог выбросить или отдать практически ничего. Я убежден, что если бы вместо них в тот день за мной в аэропорт заехал кто-нибудь из моих приятелей и мы приехали в нашу квартиру, все было бы совсем иначе — наверное, мы бы недоуменно огляделись вокруг и сказали: «Пошли выпьем». Не успел я занести вещи в дом, как Валентина и Адель приступили к сооружению алтаря. Они носились по квартире, будто лучше меня знали, где что лежит, выбирая и откладывая бесценные предметы, эпизодически интересуясь моим мнением или спрашивая совета. Адель, художница, согнулась над мраморной полкой, раскладывая вещи: хлопчатобумажную шляпу с пришитым к ней матерчатым цветком, которую Аура привезла из нашей поездки в Гонконг; зеленую парусиновую сумку, принесенную ею на пляж в тот последний день, — содержимое осталось нетронутым, все там лежало, как она собрала: кошелек, солнечные очки и две тоненькие книжки, которые она читала (Бруно Шульц и Сильвина Окампо); ее расческа с длинными черными прядями, зацепившимися за зубчики; купленный на рынке рядом с нашей квартирой в Мехико картонный футляр с китайскими палочками, в которые мы играли, попивая текилу в ресторанчике «Фрайдис», за две недели до ее смерти; номер «Бостон ревью», где в самом начале этого последнего лета было опубликовано ее последнее эссе на английском языке; ее любимая (и единственная) пара туфель от Марка Джейкобса; ее маленькая бирюзовая фляжка; еще несколько безделушек, сувениров, украшений, фотографий; свечи; ее блестящие, модные, черно-белые полосатые резиновые сапоги с ярко-розовой подошвой… Стоя перед громадой зеркала, Валентина воскликнула: точно! Где свадебное платье Ауры? Я достал платье из стенного шкафа и принес лестницу.

Это было как раз то, над чем мы с Аурой потешались: фольклорный мексиканский алтарь в квартире аспиранта как символ показной принадлежности к национальной культуре. Но теперь соорудить нечто подобное казалось совершенно естественным, платье провисело весь первый год после смерти Ауры и еще долго там оставалось. А я регулярно покупал свежие цветы, ставил их в вазу на полу, зажигал свечи и менял сгоревшие на новые.