Скажи мне, чего ты боишься?..(СИ)

====== 1) Поиграем со смертью? ======

«Люди играют в игры, когда у них нет настоящего». (Николай Козлов)

Кап…

Ледяная вода срывалась с искореженных водостоков и падала на изломанный мерзлый асфальт. Страшно…

Кап.

Соленая влага срывалась с разгоряченных висков и падала на покрытую инеем землю, впитываясь в нее, растворяясь в небытии вечного тумана, клубившегося над городом. Ужасно…

Кап!

Алая, еще живая, тягучая влага срывалась с краев рваных ран и падала на разбитые бетонные плиты, покрытые сетью трещин, словно гигантской паутиной, и бурыми пятнами уже мертвой влаги. Кошмарно…

Что это? Где это? Зачем это?.. Всё не то. Глупые вопросы, не имеющие ответа. У этого места нет названия, но те, кто здесь существует, называют его «Разрыв». Только это не важно. Этот мир существует вне времени и пространства, вне миров, вне законов мироздания: он заточен в бесконечности, заигравшейся со временем, которое в нем умерло — он и есть, и нет, он везде и нигде, он в душе каждого человека и его не существует одновременно. Разрыв необходим, но для чего не скажет никто: возможно, чтобы пытать тех, кто заигрался с собственной судьбой, возможно, чтобы показать им, что они были неправы, возможно, чтобы делать слабых сильными, возможно, чтобы показать людям цену жизни, а возможно, этот мир существует просто потому, что в каждой душе живет страх. А Страх — и есть Разрыв.

По пустынным улицам сумеречного города, окутанным вязким, липким, холодным туманом шел высокий, под два метра, а может, и выше брюнет. Длинные волосы, цвета ночи, шелковым водопадом ниспадали на плечи, теряясь под странной одеждой, напоминавшей японское мужское кимоно, цвета крови, с широким черным поясом. Левую сторону его лица полностью скрывала длинная косая челка, а на правой можно было увидеть неплотно сжатые тонкие губы, острый нос, бровь, похожую на легкий мазок кисти каллиграфа, длинные пушистые черные ресницы и глаз с алой радужкой, смотрящий на пустынный город безразлично, отрешенно, спокойно — без тени эмоций. Это существо было единственным, кто мог позволить себе не испытывать эмоций в Разрыве. А точнее, он мог позволить себе не бояться…

Густой туман, пропитанный паническим ужасом, пытался поглотить звуки, но не мог. То тут, то там слышались стоны, всхлипы, мольбы.

— Не убивай!

Разрыв убьет.

— Не надо, я боюсь клоунов!

Разрыв улыбнется алыми напомаженными губами.

— Нет! Только не темнота!

Разрыв сгустит сумерки.

Просто иначе здесь не бывает.

Мужчина в алом кимоно, худой, как спичка, был единственным, кто прислушивался к стонам и плачу жертв Разрыва. Другим было не до этого: они пытались отпугнуть собственный страх. Но мало кому это удавалось. А мужчина в алом был тем, кто разыскивал в бесконечном потоке просьб, проклятий и истерических всхлипов самые главные слова. «Я не сдамся». Вот такие слова в Разрыве услышать можно было далеко не каждый день. И даже не через день. А бывало, что и не каждые десять лет. Но что значит время для мира, состоящего всего из одного города, застывшего в центре бесконечности и смеющегося ей в лицо, говоря: «Я не сдамся. Я буду существовать вечно»? Ведь Разрыв нельзя ни уничтожить, ни победить. В нем можно победить лишь самого себя и лишь в миг, когда познаешь собственную душу. Вот только тех, кто способен на это, с каждым столетием становилось всё меньше. Но это не важно. Потому что город страха бесконечен, и он уже готов принять новых игроков!

Игроков с самой Смертью…

— Зейн, это было скучно! — голубоглазый ирландец лет девятнадцати с короткими, слегка растрепавшимися светлыми волосами, одетый в зауженные джинсы и белую футболку, сидел на капоте черной Ауди и, щурясь, смотрел на вечернее солнце. Закат окрасил спокойную гладь моря в кроваво-алый, превращая зеркало, в которое любовалось небо, в ванну Кровавой Графини Елизаветы Батори. Легкий бриз лениво ворошил чуть влажные соломенные пряди парня, а на тонких губах играла легкая полуулыбка.

— Да, в этот раз ничего интересного не произошло, — раздался ответ справа от автомобиля. Высокий, спортивного телосложения брюнет лет двадцати вытирал волосы белым полотенцем и раздраженно смотрел на солнце. Рукава его черной водолазки были приподняты, открывая постороннему взгляду множество разных тату, а узкие джинсы, цвета ночи, были заправлены в высокие армейские берцы.

— Знаешь, наши эксперименты с каждым разом всё менее захватывающие, — поморщился блондин и оперся спиной о стекло. Его глаза неотрывно смотрели на умирающее солнце из-под полуопущенных век. — Мы побороли боязнь высоты, легко погружаемся с аквалангом, гоняем по автострадам на бешеной скорости… Но это всё не то! Мы уже избавились от этих страхов, преодолели себя, надо браться за другие. От аквалангов ты уже в панику не впадаешь. Это стало обыденностью.

— Согласен, — хмыкнул Зейн — смуглый пакистанец с глазами цвета горького миндаля. — Как насчет чего-то поэкстремальней перед сном, Найл?

Блондин, с любопытством разглядывавший темнеющее небо, встрепенулся.