Сказка

— Без разницы. Но старик вышел на крыльцо и крикнул: «Радар, лежать!», пёс упал прямо на брюхо. Только он не переставал смотреть на меня и рычать. Потом дед подходит — и пёс подходит. «Что ты там делаешь мальчик? Ты воруешь мою почту?» Я говорю: «Нет, сэр, она выпала, и я всё собрал. Ваш почтовый ящик переполнен, сэр». Он подходит — пёс следом. «Я сам позабочусь о своём почтовом ящике, проваливай отсюда». Что я и сделал. — Энди покачал головой. — Этот пёс разорвал бы мне глотку. Я знаю.

Я был уверен, что Энди преувеличивает, есть у него такая привычка, но в тот вечер я спросил отца о мистере Боудиче. Папа сказал, он мало что знает о нём, только то, что тот слыл вечным холостяком и жил в этой развалине ещё до папиного появления на Сикамор-Стрит двадцать пять лет назад.

— Твой друг Энди не единственный, на кого он накричал, — сказал папа. — Боудич известен своим отвратительным характером и своей не менее отвратительной овчаркой. Городской совет был бы рад его смерти, чтобы снести дом, но пока что он с нами. Я разговариваю с ним, когда вижусь — что случается редко — и он кажется вполне культурным, но я-то взрослый. У некоторых пожилых людей аллергия на детей. Мой тебе совет, Чарли: держись от него подальше.

Что было не трудно до того дня в апреле 2013-го. О котором я сейчас вам расскажу.

12

По пути домой после бейсбольной тренировки я остановился на углу Пайн и Сикамор, снял левую руку с руля велосипеда и встряхнул её. Рука всё ещё была покрасневшей и пульсировала после дневных тренировок в зале (поле пока было слишком размыто, чтобы играть). Тренер Харкнесс — который учил играть не только в бейсбол, но и в баскетбол — поставил меня на первой базе, пока несколько других парней, пробовавшихся на место питчера, отрабатывали броски. Некоторые из них бросали по-настоящему жёстко. Не скажу, что тренер мстил мне за отказ играть в баскетбол — в прошлом сезоне «Ежи» проиграли со счётом 5-20, — но и не скажу обратного.

Покосившийся и хаотично выстроенный старый викторианский дом мистера Боудича был по правую руку от меня и с этого места казался Психо-домом как никогда. Я взялся за левую ручку руля, готовый снова ехать, когда услышал собачий вой. Он доносился из-за дома. Я представил собаку-монстра, которую описал Энди, с большими зубами и красными глазами над слюнявой челюстью, но это было не ЙЯББА-ЙЯББА-РОУ-РОУ злобного атакующего животного; это звучало скорбно и испуганно. Может быть, даже в отчаянии. Я вспоминал об этом и гадал, не ретроспективный ли это взгляд на прошлое, и решил, что нет. Потом вой повторился. А потом в третий раз, но тише и как бы затухающе, будто животное, издававшее его, решило, какой в этом прок.

Затем гораздо тише, чем предыдущий, раздался новый вопль: «Помогите».

Если бы не эти завывания, я бы спустился с холма к моему дому и выпил стакан молока с печеньем, довольный как тюлень. Что могло бы плохо кончиться для мистера Боудича. Вечерело, тени удлинились и это был чертовски холодный апрель. Мистер Боудич мог пролежать там всю ночь.

Я получил похвалу за его спасение — ещё одну золотую звезду к заявлению в колледж, если я отброшу скромность, как сказал отец, и приложу газетную статью, которая вышла неделей позже, — но это не я заслужил похвалу, не совсем.

Это Радар и её отчаянный вой.

Глава вторая

Мистер Боудич. Радар. Вечер в Психо-доме.

1

свернул на Сикамор-Стрит к калитке и прислонил велосипед к покосившемуся штакетнику. Калитка — низкая, едва доходящая мне до пояса, — не открывалась. Заглянув за неё, я увидел засов, такой же ржавый, как калитка, которую он запирал. Я дёрнул за него, но он держался намертво. Собака снова завыла. Я скинул рюкзак, который был набит книгами, и использовал его как подножку. Перелез через калитку, стукнувшись одним коленом о табличку «ОСТОРОЖНО, СОБАКА», а вторым, когда кроссовок зацепился за верх. Я гадал, смогу ли перепрыгнуть обратно на тротуар, если пёс решит наброситься на меня, как на Энди. Мне вспомнилось старое клише о том, что от страха растут крылья, и я надеялся, что не придётся это проверять. Моим спортом были футбол и бейсбол — прыжки в высоту я оставил легкоатлетам.

Я побежал за дом, высокая трава хлестала по штанинам. Не думаю, что я обратил внимание на сарай, не в тот раз, потому что по большей части высматривал пса. Он был на заднем крыльце. Энди Чен сказал, что он должно быть весит сто двадцать фунтов — возможно, если ты маленький ребёнок, у которого выпускной класс ещё далеко впереди, но пёс, которого я увидел, не мог весить больше шестидесяти или семидесяти. Он был тощим, с проплешинами в шёрстке, с растрёпанным хвостом и поседевшей мордой. Пёс увидел меня, начал спускаться по шатким ступенькам и чуть не упал, стараясь не наступить на распростёртого на них человека. Он направился ко мне, но не с намерением атаковать, а прихрамывая, будто у него был артрит.