Сказка без чудес

Потом Яков со старым уркаганом долго сидели за длинным некрашеным столом, сдвинув в сторону нарды, шашки и домино, за которыми коротали досуг арестанты, пили мелкими глотками крепчайший чифир, спроворенный всё той же бывшей в услужении у старичка «пехотой». И вели неторопливый разговор о прошлом лагерном житие-бытие — об изнурительных этапах, злющих «вологодских» конвоях, о суровой лагерной вохре, воровских авторитетах и кровопролитных «сучих войнах».

Мелкая уголовная шпана всё это время смирно лежала на шконках, прислушиваясь с почтительным интересом к рассказам двух старожилов криминального мира.

— Когда я в последний раз от хозяина откинулся, на воле пацаны как отца родного встречали, — неторопливо повествовал Коля Бузулуцкий. — Приютили, обогрели. В коттедже за кирпичным забором с «егозой» поверху и камерами внешнего видеонаблюдения поселили. Прямо, в натуре, как на «крытой», на тюремном режиме. Жратвы, выпивки — сколько влезет. Или там, например, раскумариться… Шныри в услужении, как на зоне. Ну, пожил я так кучеряво месячишко-другой, а потом чую — что-то не то. Вечером, к примеру, застолье. А к нему гости съезжаются. Ну, ладно бы бандюганы местные, блатата. А то пузаны — харю в три дня не объедешь. А глаза у всех — ментовские! Я у пацанов поинтересовался — и впрямь менты! Ну, или прокурорские. И с бандюгами, значится, базары о делах общих ведут. А я вроде как для разводки, когда интересы разных тутошних ОПГ пересекаются. Этакий, иху мать, свадебный генерал. Штоб, значится, где-то заявить — мол, Коля Бузулуцкий, «законник», в курсах, дескать, с ним перетёрто и согласовано… Короче, посмотрел я на эту ботву — не моё. Я жизнь честным вором прожил, штоб, значится, под конец так зачуханится. Взял у пацанов шпалер, и ломбард грабанул. Специально выбрал такой, где тревожная кнопка имелась. Прилетел дежурный наряд, ласты мне завернули — и сюда, в кутузку. Думаю, за разбой теперь, как неоднократно судимому, минимум червонец припаяют. Красота! До конца жизни, глядишь, и хватит…

Яков слушал внимательно, кивал сочувственно.

— На зоне я как кум королю заживу! — продолжал рассказ старый урка. — В авторитете, в почёте у братвы, в уважении. А здесь — ушло моё время. Здесь нынче «апельсины» рулят. Ну, пусть с ментами братаются. А попадут за колючую проволоку — там я им и предъявлю…. — А потом заметил вполголоса: — А тебя, Яков, понятное дело, Вася Копчёный ментуре сдал. За ним много косяков числится. Он у меня на зоне, сука, у параши спать будет, а не в авторитетах ходить!

— Да я и сам с утречка к нему наведаюсь, — заметил Яков. — Предъявлю… А ты, отец, не удивляйся тому, что с подъёма увидишь. Уйду я отсюда — дел на воле полно. А пока кемарну с твоего позволения…

Сладко потянувшись, Яков развалился вольготно на жёсткой шконке. И, засыпая, слышал тихую, неторопливую речь Коли Бузулуцкого. Старик рассказывал сокамерникам легенду о «вечном» воре Яше Лесном, который ещё на царской каторге срок тянул, и в ГУЛАГе на Колыме побывал, и в нынешних лагерях его, дело прошлое, тоже встречали. И отовсюду, дескать, уходил Яша в побег. Не останавливали его ни четырёхметровой высоты заборы, опутанные колючей проволокой со стрелками на вышках, ни крепкие двери и решётки каменных казематов, ни свирепые сибирские морозы, когда преодолевал в одиночку Яков сотни вёрст по тайге в зимнюю стужу…

А утром, когда надзиратели, распахнув с визгом тяжёлую, окованную полосами железа дверь камеры, выстроили арестантов для просчёта вдоль шконок, Яков, обернувшись к братве, поднёс палец к губам — помалкивайте, мол.

И прошёл не торопясь мимо смотрящих отрешённо, как бы сквозь него, полицейских, на выход.

И никто не окликнул его, не хватился, не задержал…

— Видели? — произнёс восхищённо старый уркаган, когда проверка арестантов «по головам» непостижимым образом сошлась у тюремщиков и дверь камеры надёжно захлопнулась. — Не врут люди-то, что про Яшу Лесного — вечного вора рассказывают! Вот и мы нынче сподобились. Легенду ту не только услышали, но и своими глазами увидели…

15

Неверно было бы утверждать, что Глеб Сергеевич под влиянием вновь обретённой родни в одночасье, вдруг, переродился внутренне, и с восторгом, очертя голову, окунулся в водоворот полной приключений вторгшейся в его неторопливый пенсионный быт жизни.

Все эти поездки к цыганам, бандитские стрелки, воняющий лежалой шерстью Потапыч с раззявленной вечно в ожидании хоть какой-то еды слюнявой пастью, не могли изрядно не раздражать отставного чиновника.

Будь его воля, всё, чем занимались здесь, в городе, фольклорные родственнички, можно было бы проделать не так. Гораздо спокойнее, цивилизованнее, что ли…