Сказка без чудес

Крашеные «половой» коричневой краской, отваливающейся теперь пластами во многих местах, стены. На давно не белёном потолке просторного вестибюля зияла огромная проплешина. Причудливыми очертаниями она напомнила Глебу Сергеевичу географическую карту Южно-Уральской области. Осыпавшаяся там штукатурка обнажила тонкую, как кости доисторического скелета на археологических раскопках, провисшую угрожающе дранку.

Доски пола податливо пружинили под ногами, кое-где сгнили и провалились.

Ощущалось по зябкой промозглости, что помещение зимой не отапливалось. И лютые морозы не ушли отсюда с окончанием зимы, а попрятались по укромным уголкам в проледеневшей кирпичной кладке стен, затаились в подвале, посреди уложенных, будто в вечную мерзлоту бетонных плит фундамента.

Весь вестибюль был заставлен старой мебелью — колченогими стульями, кривобокими книжными шкафами, снятыми стендами с выцветшими фотографиями выступлений участников местной художественной самодеятельности, и прочей отжившей свой век рухлядью. Которую, похоже, собирались когда-то выбросить, но потом махнули рукой, и оставили догнивать вместе с пришедшим в упадок зданием..

А впрочем, Дымокуров, немало поколесивший в составе свиты при губернаторе по городам и весям Южно-Уральской области, видел и худшие, вовсе потухшие очаги сельской культуры. Колобродовский хотя бы не был закрыт на висячий амбарный замок, и, судя по всему, худо-бедно функционировал.

Отставной чиновник прошёл мимо распахнутой настежь двери, за которой по длинным рядам плотно заставленных полок с книгами угадывалась библиотека. Там-то, наконец, и обнаружилась живая душа — пожилая грузная женщина в накинутой на плечи меховой кацавейке, которая сквозь очки с закреплёнными синей изолентой душками рассматривала потрёпанную изрядно, толстую подшивку «Литературной газеты». Подшивка была явно старой, за прежние годы, с пожелтевшими и размахрившимися по краям страницами.

На вопрос Глеба Сергеевича о месторасположении музея она, молча, указала куда-то в конец тёмного, не освещённого ни единой лампочкой, коридора.

Осторожно ступая, боясь вывихнуть ногу на проваливающихся предательски в самых неожиданных местах гнилых половицах, Дымокуров прошёл в указанном направлении.

На очередной плотно закрытой двери удалось-таки в полумраке разглядеть фанерную табличку, с надписью синей масляной краской от руки: «Краеведческий музей».

Деликатно дважды стукнув костяшками пальцев по косяку, и не дождавшись ответа, Глеб Сергеевич решительно толкнул заскрипевшую пронзительно дверь.

За ней открылось довольно просторное и неожиданно светлое за счёт солнца, щедро бьющего в окна, помещение. Вдоль его стен тянулись остеклённые витрины тёмного дерева с экспонатами, а свободное пространство над ними было занято картинами, изображавшими бытовые сценки из жизни давних лет, чёрно-белыми фотографиями, выцветшими плакатами.

Посреди этих заботливо собранных, пронумерованных и подписанных осколков прежних эпох, восседал за обшарпанным, заляпанным фиолетовыми чернилами с незапамятных времён, тоже вполне годящимся в качестве экспоната, письменным столом главный, и, похоже, единственный хранитель музея — Рукобратский.

Заметив, наконец, посетителя, он вскочил, воскликнул приветливо:

— Глеб Сергеевич! Дорогой! Рад, что заглянул в нашу, так сказать, кладовую истории!

Дымокуров, не помнивший, чтобы они с хранителем музея переходили на «ты», поморщился слегка. Но, тем не менее, заставил себя улыбнуться в ответ. И, вспомнив, кстати, имя-отчество хозяина кабинета, поприветствовал в свою очередь сдержанно:

— И вам доброго дня, Степан Порфирьевич. Вот, решил с вашей помощью подробнее ознакомиться, так сказать, с историей нашего края…

— И правильно, и великолепно! — подхватил Рукобратский. — А то, знаете ли, в последние годы у нас развелось много Иванов, родства не помнящих. А лишённый исторической памяти народ и будущего не имеет…

Дымокуров скорбно кивнул в ответ.

Хранитель музея подхватил его под локоток, предложил увлечённо:

— Что ж, давайте, не откладывая в долгий ящик, начнём осмотр экспозиции! Вот, взгляните.

Рукобратский подвёл посетителя к огромному, два на три метра, полотну, написанному масляной краской и вставленному в массивный багет с потемневшей от времени позолотой.

Картина сразу напомнила Глебу Сергеевичу знаменитое «Утро в сосновом бору» Шишкина, прозванное в народе «Три медведя».

Медведи, однако, на музейном полотне отсутствовали. Зато Заповедный Бор, один из его наиболее укромных, диких уголков, представал перед глазами зрителя во всей красе. Огромные, в два обхвата, стволы сосен, покрытые тёмным лишайником, скудный подлесок у их сумрачного подножия — чахлые от нехватки света берёзки, кусты малины с кровавыми точками спелых ягод. На переднем плане располагалось могучее дерево, вывернутое непогодой с корнями и комом земли, под которыми вполне могла бы скрыться избушка средних размеров.