Сказка без чудес

— Деньги, дорогой пиит, увы, банальные деньги. Возьмём, к примеру, литературу. Вот вы, как признанный авторитет… гм-м… в южно-уральской словесности, периодически клянчите в региональном министерстве культуры средства на издание очередного коллективного сборника. Ну, там к юбилею литературного объединения, ещё к какой-нибудь круглой дате… Поскольку вас знают, к вам прислушиваются, деньги, со скрипом, не в той сумме, в которой бы хотелось, всё же дают. Вы, как всегда, выступаете в роли составителя. Получаете, соответственно, вознаграждение за свои интеллектуальные труды. Имеете возможность в бесчисленный раз на халяву издать полтора десятка своих стихов, а заодно выслушать каскад благодарностей от авторов, которых вы в этот сборничек включили. Ведь так? — он испытующе глянул на Сбруева.

— Н-ну, в общем-то, да… — вынужден был признать Ферапонт.

— А с началом работы на территории Заповедного бора нашей нефтяной компании ваши возможности в этом плане возрастут многократно! Вы, например, сможете осуществить давно задуманный вами грандиозный проект — издать серию книг, этакую многотомную библиотеку произведений писателей, чья жизнь, творчество были как-то связаны с Южно-Уральской областью. От Даля, Державина, Карамзина, Пушкина, до современных авторов. Причём именно вы, Сбруев, будете решать, кто из южно-уральских поэтов и прозаиков достоин встать на книжную полку рядом с великими, а кто нет. Корсакова, например, я предлагаю из этого перечня исключить!

— Вы… вы тоже считаете его недостойным? Вы его читали? — изумлённо вытаращил глаза Ферапонт.

— Да-а… кое-что, бегло… — неопределённо пожал плечами Люций Гемулович. — В любом случае осуществление этого грандиозного проекта будет передано нами, нефтяниками, на откуп лично вам, Сбруеву. Как скажете, так и будет!

Ферапонт слушал зачарованно, а человек в чёрном продолжал вещать увлечённо:

— И заметьте, за каждый том вы, как редактор, будете получать «составительские». А это — многие десятки, сотни тысяч рублей! С учётом того, что наш проект рассчитан на несколько лет, безбедная старость вам обеспечена.

Сбруев утер вспотевший от волнения лоб обмахрившимся от старости рукавом пиджака. Прищурился подозрительно:

— А стихи теперь я точно смогу писать?

— Да конечно! — всплеснул руками Люций Гемулович. — Да сколько угодно! Кстати, первое можете посвятить нам, нефтяникам. И прочесть на торжественном пуске нефтяной скважины в Заповедном бору. Что-нибудь вроде: мы нефтяников поздравляем, и всего… трам-там-там, им желаем… ну, вам, как поэту, видней!

Сбруев опять глянул в листок. Там, под текстом обращения, уже стояли подписи известных в районе заслуженных врачей, работников сферы образования, культуры. Нашёл свою фамилию с перечислением всех литературных регалий, и, присев на корточки, уложив бумагу на коленку, черкнул витиеватую, с завитушками и вензелями, подпись.

Выпрямившись с кряхтением, вернул документ Люцию Гемуловичу.

Тот, ловко действуя своими затянутыми в перчатки, гибкими, словно многосуставчатыми, пальцами, вставил листочек в файл, и в мгновение ока спровадил куда-то в складки свободного, будто крылья гигантской летучей мыши, плаща. Молвил вежливо, тронув поля шляпы:

— Приятно было познакомиться. Позвольте откланяться… — и, шагнув с тропинки, исчез, растворился, растаял, словно призрак, в кустах привядшей от летней жары и маловодья, черёмухи.

Впрочем, Сбруев и не следил за тем, куда отправился таинственный собеседник.

Радость переполняла его. Он знал наверняка, чувствовал, что к нему и впрямь вернулись способности к творчеству. Что там предложил человек в чёрном? Поздравление нефтяникам? Да запросто!

И Ферапонт продекламировал вслух строки, будто огненной вязью прописанные в его мозгу, мгновенно сложившиеся в стихи:

Я нефтяников поздравляю,
И всего, трам-там-там, им желаю!
Я желаю им, чтоб всегда
Э-э… нефтескважины были полны,
Чтоб минула уж всех их беда,
И что б были прекрасны их дни!

Заслышав громкий, похожий на воронье карканье голос поэта, птички, до того беззаботно щебетавшие окрест, замолкли разом испуганно.

А Ферапонт ликовал. Он только что, после полувекового молчания, написал новый и, откровенно надо сказать, великолепный стих! Отлично скроенный, зарифмованный. Особенно вот это вот: «трам-там-там» хорошо получилось. От самых глубинных поэтических народных традиций, идущее… Строфа, гениальная в своей простоте, прямо пушкинская, надо честно признаться, строфа! И сейчас подобных строк и строф роилось в его голове тысячи! Теперь все недоброжелатели, много лет попрекавшие его отсутствием личного творчества, сдохнут от зависти!

И Сбруев опять зарыдал, шумно сморкаясь в смятый комком, накрахмаленный будто, от многократного употребления, носовой платок. Плакал от счастья на этот раз.

21

Глеб Сергеевич проснулся далеко за полночь.