Генка решился. Другого выхода у него все равно не было: или в кустах замерзать, или к костру подаваться. И он вышел... Возле костра никого не было.
Генка обошел костер вокруг и, не найдя даже следа человека, сел рядом. Стало приятно тепло. Язычки пламени не просто согревали, а прямо-таки возвращали к жизни. Как только немного отогрелись ноги и руки, Генка решил повернуться и погреть спину, которая тоже замерзла. Повернулся к костру спиной и вновь увидел тени. Нет, это были не люди! Но кто же? Опять стало холодно лицу и рукам, и Генка повернулся к костру: будь, что будет!..
А ничего и не было. Кроме небольшого котелка, неизвестно откуда появившегося над костерком. Из котелка шел пар и пахло чем-то душистым и, вероятно, вкусным. Однако снять котелок с огня он не сразу осмелился. Но затем схватил краем рукава котелок за ручку и снял его с огня. Ложки не было. Генка оглянулся вокруг и стал искать на земле палочку или щепочку, чем можно было бы зацепить из котелка. Когда, найдя какой-то прутик, он вновь глянул в котелок, в нем была ложка. Самая обыкновенная, деревянная ложка. Генка мог поклясться самой страшной клятвой «чтоб мне лопнуть», что ложки раньше в котелке не было... Поняв, что эту загадку ему все равно не отгадать, Генка решил поесть: на сытый желудок, может, что и получится. В котелке была самая настоящая уха, только ни голов, ни хвостов рыбы он не нашел. Ну и это его небольно-то смутило. Закончив с ужином, Генка поставил пустой котелок с ложкой возле себя и, обхватив колени руками, положил на них голову. Думать ни о чем не хотелось. Последнее, что он помнил, была тишина, треск костра и какой-то тихий посвист...
Очнулся Генка сразу и не понял, где он и что с ним. Генка, хотя тела своего и не видел, летел над рекой и, как ему показалось, сам управлял своим полетом. В следующее мгновение он уже повернул к родной деревне. Не было видно ни одного огонька. Все спали. И тут ему прежде всего почему-то захотелось навестить Веньку. Может потому, что дом его стоял ближе к реке. В комнату Веньки он проник просто: летел и залетел. Будто вовсе и не было ни стен, ни дверей. И тут Генка удивился... Если бы ему не снилось это во сне, он бы, наверно, и вовсе одурел. Генка увидел самого себя в Венькином сне. Но себя, не как себя, а как Венькины мысли. Это было совсем непонятно. Но дело было так...
Генка вдруг почувствовал, что он — Венька. То есть он и видел, и думал, и чувствовал, как Венька. В этом сне перед ним стоял он сам, Генка, и о чем-то спорил с Венькой. Тут Генка, который был внутри Веньки, вдруг почувствовал такую обиду на этого рыжего и конопатого Генку, что хоть волком вой! Вспомнились обиды. Мысли мелькали быстро.
«Ну, зачем сказал матери, что я по математике пару получил? Легче тебе стало, что мать меня за уши оттаскала?»
«Отцу меня заложил, что я его транзистор брал и нечаянно с бревен уронил. Может, не скажи ты, и обошлось бы?.. Подумал, что батарейки сели — и все. Так из-за твоего фискальства три дня потом дома сидел, стихи по литературе учил. А мне что, делать что ли нечего? У меня, может, такое дело сорвалось?»
«И ведь на дрова ты меня, Генка, не случайно завалил. Небось, хотел сам новый плот опробовать?»
Генка слушал Венькины мысли, и ему становилось как-то не по себе. Он мог бы, конечно, сейчас оправдаться, да кто бы его услыхал? Все было как раз наоборот: это он, Генка, был внутри Венькиного сна и почему-то на Венькином месте. И если честно, у Генки горели руки. Так бы и врезал этому фискалу и задире! Только тогда колошматить бы пришлось именно его, Генку. Причем Венькиными же руками...
И тут Генка подумал. Если он сейчас прямо в Венькином сне сообщит другу, где он и что с ним, то завтра же утром его снимут с этого проклятого острова. Но... Венька его не слышал. А может, просто не хотел слушать. И правильно. Он бы и сам этого рыжего фискала слушать не захотел. Настроение почему-то испортилось. Но тут Генка снова полетел, теперь уже к родному дому. Не может быть, чтобы родные люди его не услыхали?
Генка не сразу понял, в чьем он теперь сне. Он видел Генку, который пытался разломать сделанный недавно отцом стеллаж. Стеллаж был сделан под книги, но он перекрыл дорогу к стене, а у стены, под первой половицей, у Генки был спрятан «секрет». Добраться теперь до этого самодельного сейфа можно было, только разломав заднюю стенку стеллажа и сняв две нижние полки. Генка глядел чьими-то чужими глазами на свою же работу и слушал чьи-то мысли:
«Генка опять что-то курочит. Сейчас весь стеллаж завалит, а потом на меня свалит. Скажет, что Женька, мол, нечаянно толкнул и все завалил. И снова мне достанется.
Скорее бы уж мне разговаривать научиться! Я бы ему все в глаза сказал... Пакостный братец и меня не любит... Если бы любил, разве бы под наказанье подвел? Вчера, например, за что меня мать отшлепала? Кто стекло на портрете разбил? Я даже не дотянусь до него. А мама все ему верит. Надо скорее расти! Вот вырасту — я ему за все отплачу!»