Сказка Гоцци

— Пусть только попробует не стать! — почти клялась мама и, обернувшись ко мне, добавила: — Только попробуй!

Я не возражал.

А профессор вдруг представил, что вот сейчас он не примет в институт Менделеева. И не будет таблицы! И каждый раз он будет должен сам высчитывать атомные веса и валентности. И вдруг из ангидрида он превратился в веселого старика, крякнул и сказал:

— Пять!

— Что? — переспросила мама. — Пять? Математику он уже завалил. Задайте ему что-нибудь химическое.

— Пять! — повторил бывший ангидрид. — И становитесь великим русским ученым.

Но великого ученого из меня не получилось, потому что, чтобы стать великим русским химиком, надо было сначала стать великим русским физиком. То есть, сдать экзамен по физике. И я пошел на физику.

Физик не знал ни черта. Я даже думаю, что он не знал закона Ома. Он не знал, чему равна скорость света. Зато он знал одно: кацманов в институте быть не должно! Может, поэтому он и принимал экзамен…

Не успел я войти, как он указал мне на графин. Светило солнце, и лучи его падали на этот проклятый графин, как две капли похожий на тот, из которого пил ректор-сионист. И сейчас вы узнаете, почему этот графин был проклятым.

— Что это? — спокойно спросил физик.

Первой вопрос был довольно легким.

— Графин, — твердо ответил я.

— Правильно, — протянул физик. Это был первый вопрос, на который мне удалось ответить за все экзамены.

Физик постучал по графину карандашом.

— Ты видишь, что на него падают лучи?

Я видел.

— Скажи мне, — продолжил он. — Какая сторона графина нагревается больше: та, что ближе к окну, или та, что дальше?

Я задумался. Элементарная физика подсказывала, что, конечно, та, что ближе. И даже элементарная логика подсказывала это. Но мне по-чему-то вдруг не захотелось следовать логике. Какая была логика в моих поступлениях, в моих экзаменах, в том, что бандит был отцом народов и что ему так заботливо ставили клизму врачи-евреи? Логике следовали только специалисты по ней и отпетые олухи. И я неожиданно ответил.

— Естественно, та, что дальше.

Мне показалось, что по лицу физика прошел разряд переменного тока высокого напряжения.

— Это бред, — сказал физик.

И тут я понял, что прав!

— А вы пощупайте, — предложил я.

— Что? — взревел он.

— Не торопитесь, пощупайте.

— И не собираюсь! — завопил он. — Я не иду против законов физики.

— Тут не в физике дело, — сказал я.

— А в чем же? — ухмыльнулся он.

— Не знаю.

— Это элементарная теплотехника, — покрутил он пальцем у самого моего носа, — и сторона, которая дальше, не может быть теплее.

— Может, — сказал я.

— Может? — взревел физик. — Тогда постарайтесь объяснить, почему.

Я знал, что это так, но объяснить не мог. И молчал. А физик кровожадно улыбался. И тут ворвалась мама. Физику она знала так же хорошо, как и математику и химию.

— А потому, — закричала она во весь голос, будто сделала открытие, — а потому, что вы его повернули!

Физик и в самом деле воспринял мамин ответ как открытие. Потому что он замолчал, и глаза его остановились.

— Вы его повернули перед тем, как он вошел, — уточнила мама.

Физик начал приходить в себя.

— Кто поступает? — спросил физик. — Вы или он?

— А какое это имеет отношение к физике? — поинтересовалась мама.

— Вы или он? — повторил физик.

— О-он, — ответила она.

— Почему ж вы подсказываете? — резонно спросил тот.

И поставил мне два. За подсказку!

— Почему вы нас всех ненавидите? — спросила мама. — И детей наших, и внуков?

Физик сел, протер очки, а потом долго смотрел на маму и вдруг сказал:

— Мадам, — сказал он человеческим голосом, — я не Ломоносов, я не первый русский университет, я уже плохо помню закон Ома, и у меня семья.

Мои опасения с законом Ома подтвердились.

— Если б я был Ломоносовым, — продолжал физик, — я б ничего не боялся, и я бы принял всех евреев. И никто б меня не выгнал. Но мне разрешено пропустить всего одного еврея в день. А вы уже семнадцатые! Почему вы не пришли раньше?

Мама понимающе покачала головой.

— Товарищ физик, — сказала она, — спросите его что-нибудь еще.

— Зачем? — спросил физик.

— Как зачем? — удивилась мама.

— Зачем, — повторил физик, — когда и так я знаю, что он ответит на все. Почему, вы думаете, я использую графин?.. Это единственное изобретение в моей жизни.

Мама встала, подошла к столу, взяла единственное изобретение физика и разбила его вдребезги.

— Как я буду дальше принимать экзамены? — печально спросил физик.

— Не волнуйтесь, — успокоила мама и указала на дверь, — там больше нет евреев…

И мы вышли с мамой и пошли по Загородному проспекту, а потом по Невскому. И нежное солнце било нам прямо в глаза и согревало наши лица больше, чем наши затылки. И все было так логично…