Сказка Гоцци

Каждый гамбургер, даже самый черствый, даже самый залежалый, рано или поздно съедают. И они об этом знали. Поэтому, чуть оправившись от поражения, княжеская чета отправилась в центральную синагогу!

Вообще-то в городе было несколько синагог, но все — до революции, когда евреям жить в Петербурге категорически запрещалось…

Когда ж евреи стали равноправными и наводнили весь Петроград, переименовав его, назло проклятому царю в честь великого вождя — в Ленинграде осталась всего одна…

Синагога была специфическим и довольно забавным местом. Если вы хотели добровольно выйти из партии, что было совершенно невозможно, вам стоило посетить этот восточный храм, и назавтра вы были бы без партийного билета в кармане…

Стоило вам сплясать «Фрейлехс» — и вас выгоняли с работы. Достаточно было там спеть древнюю песню, посвященную урожаю — и вас исключали из института… Поэтому центральную синагогу посещали, в основном, евреи старше восьмидесяти лет, которым, кроме талес и «кипелах», терять было нечего. Единственной синагоге грозило закрытие и превращение ее в плавательный бассейн спортивного клуба военно-морского флота.

И вдруг, как гром среди ясного неба, возникло государство Израиль. И это спасло синагогу. Все, кто хотел уехать на Землю Обетованную, приходили сюда поговорить не только с Богом, но и друг с другом, и синагога начала возвращаться к жизни, а раздосадованные морячки с горя поплыли к берегам Мертвого моря. Они не могли простить евреям потери собственного бассейна.

Напротив центральной синагоги построили центральный — не уступать же жидам — общественный туалет, куда периодически, иногда по нужде, когда и по работе, забегали многочисленные, потные, разгоряченные пасхальным вином и раскрасневшиеся от еврейских танцев, с еще не остывшей на губах «Хава Нагилой», стукачи.

Многим людям дала работу вызванная к новой жизни синагога…

В другой, более маленькой стране, она могла надолго покончить с безработицей…

Стукачи лучше всех плясали иудейские танцы, голосистее остальных пели израильские песни, громче прочих восхваляли древнюю землю, яростно и открыто ругали родную партию и любимое правительство и настолько с головой уходили в работу, что некоторые из них даже не успевали добежать до туалета…

И поэтому, когда княжеская чета приблизилась к синагоге, первый, на кого они напоролись, был стукач. Он был в ермолке, шепелявил и стремительно вращал огненно-красными глазами.

— Уезжаем? — прошепелявил стукач.

Надо отметить, что слово «уезжать» висело над синагогой, как луна над полем — все было окрашено звуком и смыслом этого глагола. Казалось даже, что нет других глаголов в столь богатом и могучем русском языке. Глагол спрягали во всех временах и во всех родах:

— Вы уезжаете?

— Мы уезжаем. А вы уезжаете?

— Мы вот-вот уезжаем. А вы когда уезжаете?

— Мы уже уезжаем. А они когда?

— О-то-то! И Зифы о-то-то! И Куны! А Блохи уже уехали.

— Как?! У него же были две язвы?

— Одну не пропустили!

— Что вы говорите?

— Больше одной на человека не разрешают.

— Не говорите чепухи — Явич уехал с тремя!

— Да, но не с язвами, а камнями. В почках, печени и желчном пузыре!

— Кошмар! Он был здоров, как лошадь. У него ничего не было.

— К сожалению, ему пришлось сделать операцию. Перед самым отъездом.

— Ну и что, ему удалили эти камни?

— Мишуге! Ему положили. В почку, печень и желчный пузырь. По одному…

Это была уникальная операция. Даже в Америке таких не делают…

Послушайте, я чувствую, вам нужна фамилия хирурга.

— Разве только из любопытства.

— Из любопытства его звать Гимельфарб! Он не только вкладывает, но и удаляет! Причем, кладет ваши на то же самое место — ни один рентген не отличает! Боли те же, но вы хотя бы знаете, за что страдать! Вот вам его телефон и торопитесь — он уже уезжает. А его помощник — вот, вот… А Мееровичи уже укатили…

Бывшие Долгорукие с интересом рассматривали волнующуюся толпу и глагол «уезжать» врезался в их светлейшие уши.

— Так уезжаем или нет? — переспросил стукач. — Лично я уезжаю! И Беры уезжают. И Тайцы. А вы когда уезжаете?

— Мы пока не едем, — ответил Саша.

— Перестаньте, — сказал стукач, — со мной вы можете быть откровенным, — я вот-вот уезжаю, Бергельсоны — уже, а вы, такие симпатичные — нет. Позвольте узнать — почему?

— Мы русские, — произнес Саша.

— А хиц им паровоз, — протянул стукач, — главное не национальность, главное — желание. Желание у вас есть? Что вы боитесь, говорите — вот-вот уезжаю…

— Да, — протянул Саша, — мы бы хотели уехать…

— Во, это важно!..

— Но мы потомки Долгорукого, вернее, я…

— Минуточку, минуточку, — стукач чуть отступил назад, — вы Катя, а вы Саша?

— Вы нас знаете?

— Боже мой, какой еврей в Ленинграде не знает славных потомков… Вы точно в предка, будто только что из Москвы, с лошади… Вейз мир, как бы хотелось помочь отпрыскам основателя Москвы, какая была бы честь, что бы такое сделать?.. Вы не пробовали объявить себя евреем?

— Провалилось, — ответил Саша.

— Антисемиты, — заявил стукач, — юдофобы!.. А теперь вы идете к раввину?

— Мы идем к раввину, — подтвердила Катя. — А вы считаете — зря?