Сказка королей

Заметив, что спутница его устала, Рондал стащил с себя куртку и бросил ее на траву. Идиллический покой этой речушки, теплые золотые стволы не тронутых цивилизацией сосен и пронзительный запах распиленных деревьев, только что ставших жертвой жадности этой ненасытной цивилизации, просто не допускали мысли о том, что в четырех с половиной милях отсюда творятся почти фантастические действа в лабораториях цито-монтажа, а еще дальше денно и нощно бьется пульс современного, хотя и не очень большого города. Филиппа искоса глянула на простодушное и озабоченное лицо Рондала и вдруг подумала, что он так же расчетлив, как и директор клиники с его пасторальным газоном, и что еще четверть часа в этом певучем и пахучем сиянии первого летнего дня — и у нее не останется никакой способности сопротивляться, так что если Рондал затащил ее сюда с целью добиться чего-нибудь, — добиться ему будет нетрудно.

Но этот мальчик ничего не добивался.

— Нравится вам здесь? — спросил он, присаживаясь перед нею на корточки и поддергивая на коленях брюки.

Совсем как первоклассник. Подсунул соседской девчонке новый сорт резинки и теперь мучительно сосет лапу: хватит этого, чтобы заслужить расположение, или надо еще что-нибудь? А если надо — то что?

— Какая голубая река, — сказала она, чтобы не вышло ни «да» ни «нет». — Только очень спокойные реки бывают такими голубыми. А эта ведь течет с гор, правда? Совсем голубая река, а между бревнами вода черная. Черная и тяжелая. Словно совсем другая, чем в остальной реке.

— Воды должно быть много, — сказал Рондал, не оборачиваясь на реку, а продолжая с простодушной жадностью глядеть прямо в лицо Филиппе. — Есть вещи, которых должно быть обязательно много, — воздух, свет, вода, любовь. Там, где воды много, она голубая, она бирюзовая, она лазурная, она изумрудная, она… Ну, словом, она — как любовь. Когда любовь небольшая, она серая. Когда любовь и вовсе крохотная и узкая, как щель между бревнами, — она черная. Может, не для всех это так, я говорю о себе…

Филиппа молчала. Она вдруг поняла, что с нею давно никто не говорил так, как Рондал.

Так давно, так давно, что… она разучилась отвечать на такие слова.

— Мне всегда доставалась черная, слепая вода, — пробормотала она.

Рондал вдруг засмеялся:

— Нет, Липпи, нет. Чернота и слепота — понятия, которые совершенно напрасно так часто ставят рядом. Посмотрите мне в глаза, Липпи: разве вся зоркость их не сконцентрирована в черном зрачке? А чернота ночного неба, в котором угадывается пристальное доброе внимание? Десятки веков люди инстинктивно принимали этот взгляд извне, приписывая его тем или иным божествам. Мы и сейчас не знаем физическую природу этого взгляда, но уверены, что это — ищущее око братьев по разуму. Сегодня я впервые увидел будущие глаза своих рук — это черные…

Он вдруг запнулся на полуслове. Но Филиппа почти не восприняла его последнюю фразу, — вдруг каким-то чудом роли их переменились. Это уже был не простодушный сержант-северянин, благоговейно замерший перед дивой из офицерского кабаре. Перед ней стоял молодой, но достаточно уверенный в себе творец какого-то современного научно-технического чуда, перед ней — тридцатичетырехлетней старлеткой, живущей в вечном и неусыпном страхе проснуться завтра еще с одной морщинкой у виска, еще с одним исключением из собственных принципов и еще с одним ограничением в и без того не блестящем контракте.

Господи, да что же изменилось в один какой-то проклятый миг, если она смотрит снизу вверх в его лицо и только ждет, чтобы он говорил дальше?..

— Все равно днем раньше, днем позже, но я рассказал бы вам об этом, — продолжал Рондал с каким-то удивительным спокойствием и сосредоточенностью, с какими обычно разговаривают с детьми, если надо объяснить им что-то чрезвычайно сложное, недоступное их сознанию. — Впрочем, даже если бы я и не стал ничего рассказывать, вы увидели бы сами. Видели ли вы изображение шестирукого Шивы? Этот бог всегда изображается танцующим. И неудивительно — шесть рук могут пригодиться разве что в танце. Выполнять шесть различных операций достаточной сложности, не связанных между собой, — этого не может даже бог.

— Но нам в колледже рассказывали, что кто-то из великих людей мог одновременно читать, писать и диктовать… — слабо подала голос Филиппа.