Сказка королей

Вот так. Этот мальчик уже все за нее решил, ей остается только подчиниться. А собственно, почему нет? Долгим или коротким, реальным или призрачным будем это счастье — все равно оно будет. А так ведь скоро ей тридцать пять. И все реже будут попадаться на пути мальчики, которые даже не догадаются спросить ее о возрасте. А главное — одной ей будут теперь принадлежать эти удивительные руки, единственные в ее жизни мужские руки, которые не были ни грубыми, ни жадными.

А потом было обручение. Накануне они съездили в город, и Филиппа выбрала для Рондала скромное, как она сказала, «лейтенантское» кольцо. Рондал улыбнулся. А затем он начал дурачиться — перемерил ей все кольца на все пальцы, но ни одного не купил. С тем и вернулись.

А на следующий день он собрал в небольшой гостиной, открытой только для персонала клиники, около десяти своих друзей. Все они были в штатском, но как показалось Филиппе, — все имели чип выше, чем Рон. Во всяком случае, в том смысле, в каком у них, вероятно, существовали чины. Но держались они удивительно ровно и дружелюбно и сразу же стали обращаться с Филиппой, как с будущим товарищем по работе, — видимо, с ними Рондал уже обо всем договорился.

А самым удивительным было все-таки само обручение. Филиппа, смущенно улыбаясь, неловко надела кольцо на палец своему жениху — вчера, у ювелира, это получалось у нее гораздо естественнее. Она еще раз смутилась — милый допотопный обряд, игры взрослых детей, — но Рондал был абсолютно серьезен, и так же серьезно он достал десять — не больше и не меньше — золотых колец и надел их Филиппе.

На каждый палец!

И никто из присутствовавших не удивился.

Кольца были какие-то необычные — очень тонкие и удобные, разве что на мизинцах чуть-чуть великоваты. Откуда-то появились две бутылки настоящего "мумм"- запотелые, с зелеными орденскими лентами через этикетку. Она протянула руку к бокалу, и все ее кольца нежно и мелодично зазвенели, касаясь стекла…

А еще через день на операцию ушел Рондал, и началась для Филиппы совершенно новая жизнь, к которой она была не очень-то подготовлена.

Рондала не было целых четырнадцать часов, и привезли его обратно в палату совершенно белым, как бинты на его руках. Никто ни о чем не спрашивал Филиппу, ей просто сообщали, когда и какое лекарство следует принять ее пациенту, на каждый день выписывался специальный режим, за которым она должна была следить, и конечно, самое главное, — ей приходилось кормить его с ложечки, как ребенка. Ни о чем подобном она как-то и не думала в тот первый летний день на реке. Соглашаясь на Рондала, она доверяла себя его рукам. Теперь же все выходило наоборот. Но теперь бесконечные заботы, заботы по двадцать четыре часа в сутки, не оставляли ей времени на сомнения. Первые дни она уставала до потери сознания, но мало-помалу извечно заложенная в каждую женщину тренировка на материнство взяла свое, и теперь руки Филиппы, украшенные десятью золотыми кольцами, с раннего утра и до поздней ночи не знали усталости, И так продолжалось около двух месяцев.

К концу июля Филиппа стала подмечать явные колебания настроения у Рондала. Он то вдруг загорался какой-то внутренней надеждой, то через пару дней снова становился замкнутым и сдержанным. Она догадывалась, что речь уже идет о снятии повязок, и это, вероятно, регулярно откладывается, доводя внешне спокойного Рондала до внутреннего исступления. Состояние Рондала тревожило ее, и когда наконец выдался прохладный пасмурный день — она не рискнула бы вытащить его на июльское солнце, — Филиппа сама предложила прогуляться к лесопильне.

И вот они снова шли по узенькой велосипедной дорожке, чуть касаясь друг друга плечами. Филиппа придерживала его левую руку с неуклюжей на вид коробчатой повязкой — за эти два месяца ей так часто приходилось баюкать попеременно то одну руку Рондала, то другую, что она научилась уже безошибочно угадывать, которая из них больше нуждается в ее ласке. Рондал был возбужден и говорил без умолку. Поначалу Филиппа предположила, что его взволновала сама прогулка, с которой, собственно говоря, и началось их семейное счастье. Потом она засомневалась, не сделали ли ему на перевязке тонизирующего укола в связи с предстоящей прогулкой. К концу пути она уже сама догадалась об истинной причине его необычного состояния. Завтра. Завтра! Теперь уже — непременно!

Звук они услышали издалека — тонкий, призывный, словно клич боевой трубы. Они ускорили шаги, но звук умолк, и когда они вышли к реке, на лесопильне было пусто. Хорошо просохшее сосновое бревно, непонятно каким образом очутившееся на этом берегу, золотилось в суховатой, отцветшей траве. Филиппа потрогала чешуйчатую кору — нет, смолы не было — и рискнула присесть. Рондал нетерпеливо опустился перед нею прямо на траву и положил ей на колени свои забинтованные руки:

— Развяжи. — Это был приказ.

— Господи, Ронни, что за нетерпение…

— Развяжи.

Она еще пыталась его увещевать — и про инфекцию, и про увольнение без выходного пособия… Он нагнул голову и зубами рванул бинт.