Сказка моей жизни

И эта заметка, разумеется, подала повод к смеху, и одна копенгагенская газета совершенно верно заметила, что о поездке этой еще вилами на воде писано: сначала надо, чтобы самая вещь была написана, принята и имела успех, а тогда... да и тогда еще неизвестно, куда я поеду: в Испанию или в Грецию! Надо мною смеялись, а тот, над кем смеются, всегда в проигрыше. Я сделался очень чувствительным и щепетильным и имел неосторожность не скрывать этого. Бывает, что ребятишки бросают в бедную собачонку, борющуюся с течением, камнями, но вовсе не всегда из злобы, а скорее ради забавы; вот так же ради забавы потешались и надо мною. И никто не хотел заступиться за меня, я ведь не принадлежал ни к какому кружку, ни к какой партии. Ну вот и приходилось терпеть, а между тем и тогда уже говорили и писали, что я вращаюсь в кружках, состоящих из одних моих поклонников. Вот как бывают иногда сведущи люди! Я пишу все это вовсе не в виде жалобы, я отнюдь не желаю набросить малейшую тень на людей, которых искренно люблю, я ведь уверен, что случись со мною настоящее несчастье, они бы употребили все усилия, чтобы спасти меня. Повторяю, в их участии ко мне я не сомневался, но оно было иного рода нежели то, которое нужно поэту и в котором так нуждался именно я. И самые близкие из моих знакомых не меньше самых строгих моих критиков удивлялись необычайному успеху моих трудов за границей и громко высказывали свое удивление. Фредерика Бремер была очень поражена этим. В бытность ее в Копенгагене случилось нам встретиться с ней в гостях в одном доме, где меня, по о6щему мнению, чересчур баловали; рассчитывая сообщить обществу нечто приятное, она заговорила «о той необыкновенной любви, которой пользуется Андерсен в Швеции от Сконии до самого севера! Почти в каждом доме вы найдете его сочинения!» — «Ну, пожалуйста, не вскружите ему головы!» — ответили ей на это и всерьез.

Много толкуют о том, что дворянство, благородное происхождение ныне не имеет уже значения — все это одни пустые разговоры. Даровитый студент, бедняк, из простых, редко встречает в так называемых хороших домах тот вежливый и радушный прием, который оказывают разодетому дворянчику или сынку важного бюрократа. Примеров я мог бы привести немало, но удовольствуюсь одним — из собственной жизни. Имен я называть не буду — это безразлично, довольно знать, что дело идет о лице, занимавшем весьма почетное положение.

Король Христиан VIII в первый раз по восшествии на престол посетил театр, шла как раз моя драма «Мулат»  . Я сидел в первых рядах партера рядом с Торвальдсеном, и он при закрытии занавеса шепнул мне: «Король вам кланяется!» «Нет, это, верно, вам! — ответил я. — Не может быть, чтобы мне!» Затем я поглядел на королевскую ложу, король опять кивнул — именно мне, но я чувствовал, что возможная ошибка с моей стороны страшно отозвалась бы потом на мне, и поэтому остался сидеть неподвижно. На другой день я отправился к его величеству поблагодарить его за такую необыкновенную милость, и он посмеялся тому, что я не сейчас же ответил на нее. Спустя несколько дней, в Христиансоргском дворце предстоял бал для представителей всех классов общества. Был приглашен и я.

«Что вам там делать? — спросил меня один из наших маститых представителей науки, когда я заговорил в его доме об этом празднестве. — Что вам делать в подобном кругу?» — повторил он. Я и ответь в шутку: «В этом-то кругу я лучше всего и принят!» «Но вы не принадлежите к нему!» — сказал он сердито. Мне оставалось только и на это ответить шуткой, как будто я нисколько и не был задет: «Что ж, если сам король кланяется мне из своей ложи в театре, то отчего ж бы мне и не появиться на балу у него!» «Король кланялся вам из ложи! — воскликнул он. — Да, но и это еще не дает вам права лезть во дворец!» «Но на этом балу будут люди и из того сословия, к которому принадлежу я! — сказал я уже серьезнее. — Там будут студенты!» «Да, какие?» — спросил он. Я назвал одного молодого студента, родственника моего собеседника. «Еще бы! — подхватил он. — Он ведь сын статского советника! А ваш отец кем был?» Тут уж меня забрало за живое, и я ответил: «Мой отец был ремесленником! Своим теперешним положением я после Бога обязан себе самому, и, мне кажется, вам бы следовало уважать это!.. » И почтенному ученому никогда не приходило на ум извиниться передо мной за сказанное.