Сказка о правде

Нередко мы наталкиваемся на этот оттенок то влюбленного, то любопытствующего недоумения. Чего-то Пришвин действительно не успел или не сумел по разным причинам досказать. Тем более не сумею сделать этого я. Но мне хотелось бы вместе с читателем проникнуть в душу писателя, в его слово, помочь молодому читателю понять Пришвина. Это будет у нас общий с автором разговор, так начнется наше сотворчество. Ведь это и бывает постоянно в большом искусстве; потому оно и большое, что мысль около него — творчество около него не кончается.

Для полного понимания художника нужно, чтобы прошло время, то время, впереди которого он всегда движется силой своего особого художнического дара. «Поэзия — это предчувствие мысли», — говорит Пришвин. Иными словами, дарование поэта в том, чтобы опережать время, «угадывать» его направление и его смысл, чтобы в образе воплощать движение жизни, эту лаву, еще не остывшую, не затвердевшую в логической формуле, в незыблемом факте бытия. В понимании Пришвина, систематизировать художественную мысль, загнав ее для того раз и навсегда в заранее заготовленные логические отсеки, — это значит ее убить. И если на этом пути мы могли бы даже получить полезный для нашего здоровья мед, собранный с цветов, сами-то живые цветы погибнут.

Пришвин постоянно повторял, что искусство постигает жизнь, ту же самую жизнь, что и наука, но как бы создавая вновь ее в высшем качестве, при этом своими, лишь ему подвластными средствами.

Наука делает свое великое дело, но в отношении искусства мы видим, что самое живое проскальзывает обычно сквозь ее решето и не дается ей в руки. Пришвин думает об этом так: «Жизнь больше науки».

После этих размышлений мне остается теперь лишь одно — показать читателю М. М. Пришвина в его собственных строках и поделиться некоторыми своими наблюдениями и догадками о нем, поскольку два последних десятилетия его жизни проходили на моих глазах и при непрерывном в ней участии.

Ограниченная объемом книги, я помещу в ней избранное из избранного у Михаила Михайловича и самим построением книги, подбором материала постараюсь рассказать, кто такой в моем понимании писатель и человек М. М. Пришвин, чем он интересен для новых поколении и как просто можно его понимать.

Две темы, или, лучше сказать по Паустовскому, две «мечты», сливающиеся воедино, заметны в Пришвине как человеке и художнике: первая — это мечта о личном счастье, понимаемом как общение с другом по духу. Когда читаешь его многолетние дневники с молодости и до глубокой старости, остается одно впечатление, один образ: душа, жаждущая любви! Любовь, о которой мы сейчас говорим, — это «радость о бытии другого». В таком понимании личное счастье, которое иной человек даже стыдливо скрывает, это счастье облекается у Пришвина великим светом и смыслом.

Это радость о друге сочувственном, со-мысленном, ценителе твоей души и твоих лучших стремлений, слово «друг» тут в самом богатом его понимании.

Но тут-то и открывается: счастья двух, если только они прячутся в нем от всего живого, тоже борющегося за радость, — такого уединенного счастья мало для человека. Человек, оказывается, тем только и человек, что до него доходит весть о чужом существовании, весть о том, что каждый связан с каждым, что он ко всему без исключения соотнесен. Эта весть и есть наша человеческая со-весть: так названо и освящено веками и поколениями родное, прекрасное, точное слово.

Совесть и является, по-видимому, синонимом поэтического призвания, иначе говоря, голоса, подающего нам весть о чужом существовании как о своем. Это слышит в своей душе безобманно каждый подлинный поэт.

Что же делать услышавшему этот зов? Единственное — ринуться на помощь или на сорадование всем существом, забыв себя.

Самозабвение — это щедрый ответ на голос родства; это чувство ответственности. Оно может проявиться в самой малости, в самой, казалось бы, ничтожной повседневности. Но разве для поэта, услышавшего тот голос, может быть что-нибудь ничтожным в природе?

Как пример выберем у Пришвина самую малость — описание первой зеленой травы:

«…Возле опушки южной слегка зеленеет дорожка, и кто бы ни прошел, тоже сразу заметит и скажет: «Зеленеет дорожка». Сколько рождается в этом, и как мала душа моя, чтобы вместить в себя всю радость… Вот почему я выхожу из себя и записываю для всех: «Зеленеет дорожка, друзья мои!»

Оказывается, именно в обращенности ко всему живому, в самозабвении, в этом особенном вольном воздухе духовной свободы — в этом полете души и встречает человек свою радость Достаточно ее увидать — и тут же слетаются к нему, тоже как птицы, наши лучшие слова, издавна полюбившиеся народу и утвержденные великой русской литературой. Это — «справедливость», «самоотверженность», «со-чувствие» и, наконец, «любовь».

Вот как преображается вторая тема Пришвина — тема общечеловеческой связи — в дело жизни. Это уже не мечта — это работа. Пришвин четко называет ее для себя: родственное внимание. «Внимание, как величайшая творческая сила, лежащая в основе всякого дела на земле».