Ян и Патрик переглянулись – и дружно захохотали. Оба так приспособились за этот год к звону и тяжести цепей, что совершенно забыли, что их нужно снять.
– А мы уже привыкли, – сквозь смех выговорил Патрик, протягивая руки.
– Сожалею, господа, – покачал головой Штаббс, – но если я сейчас сниму с вас цепи, это тоже выдаст меня с головой и даже больше. Я только хотел сказать, что ключ будет у солдат; утром вы сможете избавиться от них, а пока – простите, не могу…
Дождь моросил нудно и мелко. Пряча под полой плаща фонарь, комендант довел их до маленькой калитки за своим домом. Крэйл ежился и мотал головой – капли залетали ему за шиворот. Ключ повернулся в замке с легким скрежетом, смазанная дверь отворилась совсем бесшумно.
– Возьмите… – Штаббс протянул им небольшой сверток и флягу, – здесь хлеб – вам ведь идти всю ночь. Прощайте, господа, и удачи вам.
Патрик обернулся к нему.
– Майор Штаббс, – голос его дрогнул. – Спасибо вам. Я не забуду этой услуги, обещаю.
– Полно, ваше высочество, – отозвался комендант. – Мой род служил вашему полторы сотни лет. Я честный человек и верю вам. И не больше вашего хочу, чтобы страной управлял Тюремщик. Прощайте, ваше высочество, и простите меня за все.
Патрик крепко пожал ему руку.
– Храни вас Бог, дети, – устало проговорил майор и вздохнул.
Две высокие, худые фигуры бесшумно исчезли в сумраке леса.
Часть третья
По праву крови
Вета проснулась от солнечного луча, ползущего по лицу, и улыбнулась, не открывая глаз. Сейчас, наверное, утро, и мама уже пьет кофе. Надо бы встать, но так хочется полежать еще немножко. Только тянет холодком… укрыться, что ли, потеплее?
Шевельнувшись, Вета поняла, что лежит она не на кровати, а на чем-то очень твердом и неудобном, и одеяла нет. Двинув руками, девушка услышала звон металла. И, наконец, все вспомнила. Рывком села… вернее, попыталась – и охнула от боли в затекшей за несколько часов спине. Открыла глаза.
Дребезжащую карету потряхивало на ухабах. Солнечные лучи проникали сквозь решетку на окнах и скользили по выцветшей темной обивке. Как же, тюремная карета, минимум удобств. Сиденья обтянуты черной тканью, стенки некрашеные, деревянные. Под голову кто-то подложил свернутый плащ, который от ее резкого движения сполз на пол.
Ага, вот и этот кто-то, позаботившийся о ней. На сиденье напротив, привалившись к стене и мотаясь по ней головой в такт движению, спал Патрик. Вета невольно улыбнулась. Во сне лицо принца было беззащитным и, несмотря на светлую бородку, совсем детским, еще чуть-чуть – и губами зачмокает, как обиженный ребенок. Мундир солдата королевской пехоты расстегнут, худая шея торчит из ворота, под глазами залегли черные круги. Ян, наверное, сидит на козлах.
Саму стычку у карьера Вета почти не запомнила.
Накануне ночью она так и не смогла уснуть; металась без сна, все пытаясь представить, где сейчас друзья… что с ними будет… что будет утром. То вскакивала и бросалась к окну – тихо, значит, их не поймали и не привели назад; то крестилась и шептала молитвы, то снова падала на топчан. И когда ночная темнота разбавилась предрассветными сумерками, даже обрадовалась – наконец-то.
Еще не прозвенел колокол, как в дверь ее каморки стукнули, и, наклонившись, чтобы не зацепиться о притолоку, вошел комендант – и остановился у порога. Вета торопливо поднялась и вопросительно посмотрела на него.
– Бинты-мази свои уложи, – негромко велел ей Штаббс. – Много не бери, чтобы не заметили, но на всякий случай хоть сколько-нибудь.
Вета кивнула.
– Не спала, что ли, совсем? – спросил вдруг комендант, пристально взглянув на нее.
Девушка покачала головой и удивилась – ему-то что за дело?
– Вот и я не спал, – вздохнул Штаббс устало и провел рукой по лицу. – Вторую ночь на ногах, а день сегодня будет… непростой. Ладно. Готова, что ли?
Девушка молча подхватила маленький узелок.
– Подожди… – он неловко кашлянул. – Скажи, как тебя все-таки зовут?
Вета посмотрела в серые, стальные глаза – и опустила голову.
– Пусть лучше я останусь для вас Жанной, – прошептала она.
– Не хочешь… Что ж… пусть будет так, девочка. И… вот еще что. Возьми. На память.
Штаббс протянул ей маленький овальный образок на золотой цепочке. Большие глаза Богородицы смотрели грустно и понимающе, ласковые ладони обнимали Сына… Господи, если Она не смогла защитить Дитя от бед, что смогу сделать я? Как смогу защитить тех, кого люблю?
– Удачи тебе в дороге, – тихо сказал Штаббс. – И… не держи зла. Моя бы воля – не видеть бы тебя здесь никогда.
Вета хотела ответить – и не смогла, в горле встал комок. Все, что могла выговорить, – только негромкое «Спасибо».
Напряжение скрутило ее так сильно, что она почти не помнила, как уходила из лагеря, как комендант проводил ее до кареты и отдал сопровождающим бумаги, как смотрела она в окно на удаляющийся забор, который всей душой желала больше никогда не видеть.