Сказка о востоке, западе, любви и предательстве

Она не договорила, потому что Жан и без того знал ответ, а сама мысль о том, что ей предстоит завтрашним утром смотреть на казнь подруг, с которыми она разделяла своё горе все последние годы, которые утешали её то пространными разговорами о звёздах и их предсказаниях, прочитать которые едва ли можно со всей уверенностью, то ночными слезами, которые проливая они вместе с нею, моля Господа о милости. Какое дело кому, какому из богов молились они, если они молились лишь о том, чтобы болезнь, само название которой Изольда страшилась произносить даже в мыслях, отступила, и оставила её мужа, её рыжего Жоффри. Какое кому дело, — устало думала герцогиня, — карты, бусины или распятье окажутся омытыми слезами. И теперь сама мысль о казни её подруг казалась ей столь ужасной, что причиняла телесную боль и заглушала собой все прочие мысли, и к вечеру ей стал чудиться запах дыма, сажи и горелой плоти, а пролившийся в её окна малиново-рыжим огнём закат словно жёг огнём как пламя костра, и она стала кричать и молила выпустить её, отворить двери, но ответа не было, и тогда она накрылась с головою одеялом, рухнув от усталости у самого порога, уснула, приложив ладонь к шершавым, грубо отёсанным доскам двери.

Такой, лежащей на пороге в ворохе покрывал, и застала её Маргарита, бледная и дрожащая. Она сунула Изольде в ладонь записку, тут же затворила дверь и поспешила прочь, молясь, чтобы никто из людей епископа не заметил её преступления. Изольда очнулась ото сна, от цепкой и вязкой дремоты, лишь когда Маргарита, шепча молитвы одними губами, унимала дрожь. обняв себя руками, спрятавшись в своей каморке где-то между несчётными витками лестницы. Изольда прочла записку, и в душе её затеплилась надежда.

Следующим утром Изольда была взволнованна, но улыбалась и даже шутила, ласково обращалась к служанкам, которых прислали к ней, чтобы умыть её и расчесать, убрать волосы и помочь одеться, расспрашивала их о всяких пустяках и с готовностью выслушивала жалобы, и оттого им на короткий миг показалось, что всё теперь как прежде, и они радостно отвечали своей ласковой герцогине, которою полюбили ещё во Франции, и которою словно бы подменили в последние годы. Однако Изольда испросила разрешения выйти на казнь в простом чёрном плаще, в знак своего смирения, и девушки поняли, что герцогиня не станет прежней, а епископ не смел отказать в её просьбе, и Изольда вышла из заточения на Божий свет в чёрной монашеской ризе.

Толпа собралась на площади. Христиане и асиньонцы не смешивались, сторонясь друг друга, пешие рыцари выстроились в торжественный полукруг, их мечи были обнажены и остриями упёрты в землю, так что казалось, будто сотня распятий горит пламенными отблесками рассвета. Изольду под локоть поддерживал Шарль де Крайоси. Как же давно она не видела его! И сколь много могла бы ему сказать, но лицо паладина было сурово, сосредоточено, и он будто бы постарел за время её заточения. Здесь же был и епископ — он стоял у единственного кресла, обитого красным бархатом, чуть позади, положив ладонь на высокую спинку. И если бы не это кресло Изольда не различила бы в сидящем на нём человеке своего супруга.

Его тело по-прежнему было мощным, но как-то раздулось и обрюзгло, положение его было неестественным, но главное — лицо. Его покрывал белый полотняный платок с прорезями для глаз, снизу из-под платка торчала, топорщась, рыжая, изрядно поседевшая борода, пепельного цвета губы и самый краешек носа. На самом платке, был начертан крест, что делало вид совсем уж жутким, и сидящий в кресле казался Изольде мертвецом. Тем страшнее было, что он порой шевелился, шумно, со свистом дышал и был её мужем.

Впрочем, едва только поняв, что в кресле сидит её Жоффри, она хотела кинуться, обнять его ноги, молить о прощении для себя и тех несчастных, ради казни которых все вышли на площадь. Она рванулась, но сир де Крайоси удержал её. На его суровом лице она прочла решимость, и, миг поколебавшись, смирилась с судьбой. И всё же самым страшным в теперешнем облике Жоффри казался ей этот платок, потому что она не знала, что он скрывал, и в мыслях её рисовались образы один омерзительней другого.