Сказка про каштан

Но не было уже девы над водой, она без плеска ушла в глубину, и последнее, что успел подумать Айрик, глядя на еще колеблющиеся кувшинки это что слезы у нее, должно быть, пресные на вкус, как озерная вода…

Он сел, привалясь спиной к каштану. Я могу умереть, подумал он, я очень не хочу и боюсь, но так может случиться. И те, кто найдет меня здесь, подумают, что я покончил с собой, и похоронят меня вне церковного двора, как изгоя… И никто никогда не узнает, что так действительно было надо. Но ты же не трус, сын Хенрика, спросил его кто-то изнутри груди, и этот голос был строг. Ты ведь знаешь, что так придется поступить, и неважно, что будет после этого.

Нет, я трус, беззвучно крикнул Айрик, сжимаясь на земле и презирая себя всем сердцем. Он как бы видел это со стороны — свою пресмыкающуюся в корнях фигурку и огромную, бледную луну над лесом, ее искаженное зовом лицо, обращенное в высоту… Я трус и сын труса, но я сделаю это, и будь я проклят, если остановлюсь. Я не посрамлю меч своего отца.

Мальчик обнял каштан за шершавый ствол и затрясся в рыданиях. Ему было всего четырнадцать лет, и он очень боялся. Более всего он боялся, что окажется неправ.

— Каштан, каштанушка, каштанчик… — прошептал он, чувствуя к дереву нечто вроде любви — он, как-никак, был их с Эйриком побратим. И побратим по ощущению старший, могущий защитить. Потом он вытер мокрое лицо о кору, не заботясь о том, что мог перемазаться и ободраться, и, все еще всхлипывая, потащил из ножен меч своего отца.

(Не посрами, сказал в уголке сознания дядя Эдерик, выходя на миг из тени, и снова скрываясь в тень…Мою душу… — напомнила девушка-фэйри, поднимая белый, как у утопленницы, худенький палец с волосяным колечком…)

* * *

…Айрик вытянул меч из ножен и, стиснув зубы, полоснул себя по сгибу руки. Там, где тянулась белая полоса прошлого шрама. Порез оказался слабым и не сразу набух кровью. Айрик застонал от безнадежности („Крови должно вытечь не много, но и не мало, ровно столько, чтобы встать у черты, не переходя ее… Ты должен потерять сознание, но остаться в живых…“), перекрестился и полоснул еще раз. На этот раз кровь потекла обильно и такими сильными толчками, что едва не залила Айрику колени. Он лег навзничь, отстранив подальше порезанную руку, чтобы не запачкать себе всю одежду, закрыл глаза и стал считать. Сквозь теплый пульс боли он слышал свой мерный внутренний голос, вместо цифр уже называющий какие-то слова, кажется, стихотворные, кажется, какую-то балладу, которую пел менестрель на давнем пиру, когда Эйрик еще был

(жив)

здоров… Здоров!!! А не жив!!! Он жив, и он будет жив, потому что я спасу тебя, я спасу тебя, брат…

Краткий Путь, Краткий Путь, отчаянно воззвал Айрик, когда его сознание уже погружалось в туман. Пусть, когда я очнусь и, пошатываясь, подойду к воде, чтобы попить и омыть засохшую кровь, я вернусь не один. Пожалуйста, Господи, пожалуйста. Прости меня, помоги мне, пожалуйста, если можно.»

— Он шел по черной земле, и это была первая из пяти — Земля Страха. Остальные звались Землями Опустошения, Надежды, дальше — сейчас, погоди, я вспомню — а, Земля Страдания, и последняя — Одиночества. Так вот, он шел и молился, и ни один страх не мог подчинить его себе. К нему приходили разные образы из его снов, и его мертвая матушка звала его, и черный волк гнался за ним, и какие-то вражеские воины грозили из тени — но Айрик, не оборачиваясь и сжимая каштановый лист, все шел вперед. И дошел наконец — до глубокой борозды в земле, пересекающей дорожку, и понял, что это граница меж Первой Землей и Второй. Он стиснул в кулаке каштановый лист и воззвал:

«Эйрик, Эйрик, цветет ли каштан?»

И показалось ему, что издалека, будто бы с края земли, отзывается знакомый голос:

«Айрик, Айрик, каштан наш в цвету».

Тогда он понял, что брат его жив, и что пока он успевает в срок. Тогда он перешагнул борозду и оказался на Второй Земле, там царило вечное утро, и солнце еще не взошло, но небо уже светилось бледным светом… Дорожка все так же ярко блестела, но черный лес при свете стал зеленым, и то была Земля Опустошения…

«… Айрик сидел в самом начале пути, сжимая голову руками. Плакать он уже не мог, а встать и пойти не умел себя заставить. Потому что он знал, кто там ждет его за поворотом тропы, стоя поперек дороги. Тот, при виде кого он развернулся и с криком бросился бежать сколько-то — непонятно, сколько — времени назад.

Его отец, с багровым раздутым горлом, с обрывком веревки на шее. С ужасной улыбкой, которая была тем страшнее, что касалась безмерно любимого лица.

А ведь он уже был близок к границе. Даже увидел ее — тонкую полосу на земле — и успел возгордиться, что прошел-таки всю первую землю, что не боится ничего…

„Ничего?“ — спросила услужливая память.

„А что ты скажешь на это?“ — тут же предложила Первая Земля, и появился ОН…

Ну, встань же, Айрик, иди. Нельзя же сидеть тут вечно.

„Не могу. Там… ОН.“

„Ну и что? Время идет. С каждой минутой из твоего брата уходит жизнь. Просто пройди мимо него. Если заступит путь — оттолкни.“