Сказка сказок, или Забава для малых ребят

Слушатели казались окаменевшими подобно статуям, слушая рассказ о блохе, а затем подтвердили ослиную глупость короля, который подверг такому риску интересы своего потомства и наследование престола в королевстве ради пустой забавы. Наконец, когда все утихли, Антонелла повела такую речь: Хоть зависть и способна затеять бездну лукавых дел, но ей удается приобрести разве что грыжу взамен водянки. И только лишь она возомнит, что утопила кого-то в море, как тут же сама оказывается под водой, да еще и разбивается о рифы. Так приключилось с некими завистливыми девицами, о чем пришло мне на мысль вам рассказать.

Да будет вам известно, что жил в прежние времена один вдовый князь, который столь дорожил своей единственной дочерью, будто ничего другого, кроме нее, не видел в целом свете. Для нее он держал искусную мастерицу, которая учила ее вышивать тамбуром, плести кружева, искусно делать бахрому и строчку и при этом выказывала ей такие теплые чувства, что невозможно описать. Но вот отец женился в другой раз. И взял он за себя некую злую и коварную женщину; и, будто подстрекаемая дьяволом, начала эта проклятая женщина питать отвращение к падчерице, постоянно строить ей рожи да гримасы, да страшные глаза, так что бедная малышка все время жаловалась мастерице на мачехины обиды, говоря ей: «Ах ты Боже мой, если бы не она, а ты могла быть мне мамочкой — ты, которая даешь мне столько тепла и ласки!»

И столько тянула она эту песню, что удалось-таки ей запустить мастерице муху в ухо, и та, введенная в искушение бесенком, однажды говорит ей: «Если будет тебе угодно поступить с этой дурной башкой так, как она с тобой, то я стану тебе матерью, а ты станешь мне вместо зрачка в глазу».

Не дав ей договорить, Цеццолла (так звали девушку) отвечала: «Прости меня, что прерываю твою речь. Знаю, как ты меня любишь, и потому молчи, довольно того, что ты сказала. Учи меня мастерству, а остальное сама сделаю. Ты пиши, а я подпишусь». «Так давай же, — подхватила мастерица, — открой уши да хорошенько слушай, и станет твой хлеб белей, чем яблонев цвет. Как только пойдет отец из дому, скажи мачехе, что хочешь себе выбрать одежду из тех ветхих, что лежат в чулане в большом сундуке, чтобы сберечь те, что теперь на себе носишь. А она-то и рада видеть тебя в заплатах да в рванье. Откроет сундук, чтоб выбрать, что поплоше, а тебе скажет: «Придержи крышку». Пока будет рыться внутри, ты крышку-то и отпусти, чтоб упала со всей силы да шею бы ей и переломила. Когда это сделаешь, — а ты ведь знаешь, что отец твой на все готов, хоть фальшивые деньги бить, лишь бы только ты довольна была, — выпадет случай, когда он тебя приласкает, а ты у него и попроси, чтобы он взял меня в жены. Сделаешь меня счастливой, и будешь госпожой всей жизни моей».

Как услышала это Цеццолла, стал ей каждый час длинней тысячи лет. И наконец удалось выполнить ей в точности все, чему научила мастерица. И когда прошел траур по несчастной мачехе, стала Цеццолла жать отцу на все клавиши, чтобы женился на мастерице. Сперва князь почел это за шутку; но дочка, как говорится, столько колотила плашмя, что пробила острием: потому что в конце концов согласился он на ее слова и, взяв в жены Кармозину (как звали мастерицу), устроил великое празднество.

И вот, пока молодые наслаждались любовью, вышла Цеццолла на террасу в своем доме, и тут одна голубка, перелетев через каменную ограду, подлетела к ней и говорит: «Когда будет тебе в чем-то нужда, пошли кого-нибудь попросить об этом у голубки тех фей, что живут на Сардинии; и вскоре это получишь».

Новая мачеха дней пять или шесть окуривала Цеццоллу дымом ласки: и на почетное место ее сажала, и вкусные кусочки ей подкладывала, и наряды лучшие на нее надевала; но, когда прошло немного времени, послала все эти любезности за дальнюю гору и начисто забыла про оказанную ей услугу (о, горе душе, имеющей злую госпожу!). А вместо того стала поднимать повыше своих шесть дочерей, которых до той поры таила, и так закрутила мужем, что он принял к сердцу падчериц и выкинул из сердца собственную дочь. Вплоть до того, что — сегодня сама отдашь, а завтра сыскать негде — перевели ее из покоев на кухню, из-под балдахина — к очагу, от роскошных вещей золотых да шелковых — к тряпью, от скипетров — к вертелам, и не только положение ее переменилось, но даже имя, и вместо девушки Цеццоллы все стали звать ее Кошкой-Золушкой.