Сказка сказок, или Забава для малых ребят

Трудно описать, как обрадовались все, слыша о счастье Фиалки, которая своей рассудительностью сумела устроить себе такую добрую судьбу, вопреки завистливым лапам сестер, которые, враждуя против своей единокровной, делали ей подножки, чтобы она сломала себе шею. Но пришло время и Толле платить свой налог, вынимая изо рта золотые монеты слов, и вот как она расплатилась:

— Неблагодарность, господа, — заржавленный гвоздь, который, если забить его в дерево щедрости, способен его засушить; это разбитая сточная труба, подмывающая фундаменты сочувствия; это сажа, что, падая в кастрюлю дружбы, портит запах и вкус, как видится и доказывается всем опытом и как увидите вы сейчас из моего краткого рассказа.

Жил некогда в моем родном городе Неаполе один нищий-пренищий старик по фамилии Кальюзо, забитый, убогий, сморщенный, ссохшийся, лысый, и совсем без ничего, что могла бы нашарить рука на дне у кошелька, бродивший по улицам голый как вошь. И когда пришла ему пора выпростать мешки жизни, призвал он к себе двух своих сыновей, Орациелло и Пиппо, и говорит: «Вот меня уже и вызывают по списку должников Природы; и поверьте, если вы христиане, что рад был бы я и сам поскорее выбраться из этого Мантраккьо бедствий[190], из этого свинарника страданий, если бы не оставлял вас на дне разорения, нищими, как побирушки у Святой Клары или на развилке в Мелито[191], без единого стертого гроша, голыми, как тазик брадобрея, прозрачными, как родниковая струя, тощими, как терновая колючка, и меньше у вас именья, чем у мухи на лапках, и, хоть сто миль пройдете, никто вам и денежки не подаст; ибо там судьбу мою писали, где три кобеля насрали; и вся моя жизнь такая, что как меня видишь, так и запишешь, хоть и крестил я рот на каждый зевок[192]. И под конец желаю оставить вам хоть знак любви моей. И раз уж ты, Орациелло, первенец мой, то бери это сито, будешь с ним добра наживать; а раз ты, Пиппо, поскребыш, то вот эту кошку забирай да чаще батюшку вспоминай». После этих слов он заплакал и спустя малое время сказал: «Прощайте, детки, счастливо оставаться».

Орациелло, похоронив отца на собранные по миру деньги, взял сито и пошел наниматься туда и сюда; и чем больше просеивал на нем, тем больше зарабатывал. А Пиппо сидел, глядя на кошку, и приговаривал: «Что за проклятое наследство мне отец оставил! Самому есть нечего, так еще и кошку кормить! Да видано ли такое на свете? Лучше вовсе ничего не иметь!»

Слушала кошка это нытье, да и говорит ему: «Слишком много ты жалуешься. У тебя везенья больше, чем ума, только ты счастья своего не понимаешь. Потому что я могу сделать тебя богатым, если возьмусь». Пиппо, услыхав это, поблагодарил ее кошачество и, погладив ее три или четыре раза по спинке, со всей охотой вручил себя ее покровительству. И кошка, жалея несчастного молодого Кальюзо, каждое утро — когда Солнце, нанизав приманку света на золотой крючок, вылавливает тени Ночи — выходила на берег Кьяйи или на Рыбный базар[193] и, завидев на прилавке жирную кефаль или хорошую дораду, ловко хватала ее зубами и относила королю, говоря: «Синьор Кальюзо, преданный от фундамента до крыши слуга вашего величества, посылает вам эту рыбу в дань почтения, со словами: большому господину — маленький гостинчик». Король, с веселым лицом, какое всегда бывает у тех, кому приносят подарки, отвечал кошке: «Скажи этому синьору, с которым я незнаком, что я ему премного благодарен».

В другие дни кошка ходила на охоту в болотные заросли или в рощи Аструне и, где охотники подстрелят иволгу, синицу или славку, тут же подхватывала ее и относила к королю с теми же словами. И столь часто она это проделывала, что однажды король сказал ей: «Я чувствую себя столь обязанным синьору Кальюзо, что хотел бы с ним познакомиться и вознаградить как подобает ту преданность, что он ко мне имеет». На что кошка ответила: «Синьор Кальюзо горит желанием отдать жизнь и кровь во славу вашей короны; и завтра утром — когда Солнце запалит стерню на полях воздуха — он непременно прибудет отдать вам долг чести».