Сказка в дом стучится

— Там и ванна, и душевая кабинка. Ты что выбираешь? Ванну набирать не проси. В ней тоже душ есть. И даже почти теплая вода. Я включил водогрей. Поэтому все же рекомендую идти под один душ. Быстрее и теплее. Ну, Саша… Чего ты дуешься?

— Ещё спрашиваешь? — прорычала я с высоты своего нового роста и положения любовницы. — Ты меня в угол загнал! Наплевал на мои желания, на мои принципы, на мои планы на жизнь! Ты что-то там придумал себе и воплощаешь в жизнь, в свою! Ломая мою, понимаешь?

— Нет, не понимаю, — Терёхин опустил меня на пол, но не отпустил от себя. Наоборот ткнул носом себе в грудь, и нос зачесался, угодив в расстегнутый ворот рубашки. — Чего ты себя на ровном месте накрутила? Я же все сделал, как ты хотела. Не повёз тебя под глаза Серёгиных.

— Ты, кажется, себе рабочую пятницу упростил, — пробубнила я ему в грудь, силясь не чихнуть.

— Одно другому не мешает, — усмехнулся он мне в макушку. — Не надо думать, что мотаться туда-обратно в Репино мне в радость. Могли и тут на набережной посидеть. Один черт!

Он отстранил меня и заглянул в глаза. Его были просто осоловевшими. До жути. Уже и сосудики полопались.

— Саша, я тебя ни к чему не принуждаю. Хочешь послать меня, посылай. Хочешь оставаться со мной на правах тайной любовницы, ну что ж, так тому и быть. Хочешь открыто со всеми вытекающими последствиями, то я хоть завтра поставлю в паспорт новый штамп. Проблемы нет, никакой…

— Ты меня не знаешь, — не отрывалась я от его груди, к которой меня вновь придавила его тяжелая ладонь. — Ты знаешь двадцатилетнюю Скворцову. Не тридцатилетнюю Сказочницу Алю.

— Ты зря думаешь, что сильно изменилась. Для меня ты все та же…

Терёхин отстранил меня, чтобы провести ладонью по моей то ли горячей, то ли холодной щеке. Проверял на предмет слез? Я не плакала.

— Без тебя стало ужасно грустно. И обидно, что тебе был нужен только отец, а мы так… Дополнение к Виталию Алексеевичу, ненужное… — Он закрыл мне ладонью рот, хотя я и не думала комментировать его глупости. — Да, я так думал… Мне обидно было потерять тебя даже при том раскладе почти что военного времени. Я к тебе привык. Глупо звучит, но так и есть. Лето всегда ассоциировалось с тобой. И с лото. Помнишь, как ты защищала желание Никиты кричать за всех и переставлять бочонки на всех карточках?

— Помню. И как вы все злились, хотя вам нафиг не нужна была игра. Вы убивали время, а он радовался игрушкам. И знал в три года все цифры. В чем была лично твоя проблема? Будто ты самолично ползал по полу, собирая бочонки.

— Не моя, а Наташина. Ей не нравилось, что ребенок за тобой по пятам ходит.

— И мне это не нравилось. У меня этого дома хватало с Вероникой. Я до потолка прыгала, когда ее в садик взяли. Я бы ее и в выходные оттуда не забирала. И к вам вырывалась с вечным скандалом, потому что якобы променяла свою семью на чужую, а лучше бы за сестрой смотрела. А я жила только у вас да в театралке. Дома выживала. Школу, кстати, тоже терпеть не могла… Как и уравнения с двумя неизвестными.

— Тебе мальчики кнопки канцелярские подкладывали под задницу? Поэтому ты сейчас шпильки мне вставляешь?

— В двухтысячных уже нормальная школа была. Кнопки и жвачки остались в твоих девяностых.

— Тогда что ты постоянно язвишь? Или кого любим, того и бьем?

— С какой стати ты решил, что я тебя люблю? — почти выкрикнула я, радуясь, что не вижу его лица. Только слышу колотящееся сердце.

— Ну, с той, что мы пять лет прожили бок о бок. А теперь ты заявляешь, что я тебе посторонний.

— Я приходила в гости к Марианне. Ты и твой сын, и твоя жена шли в нагрузку. В физическую. С которой приходилось мириться. Ну и в отместку я иногда притаскивала к вам Веронику. Ну, когда, мать ставила мне ультиматум: либо я еду к вам с сестрой, либо никак. Ты просто как-то забыл про это. Интересно, а фотки у вас сохранились, где она с Никитой? А то мама все выкинула, пока я была в Смоленске. Уничтожила все напоминания о вашей семье. Машина вот ей поперёк горла всю жизнь стояла. Она ни разу в нее так и не села. Даже ради Меги. Вот такие дела. Вопросы остались?