Сказка зимнего перекрестка

Агнес вертела головой, отыскивая местечко, где можно было бы укрыться от свирепого ветра. Скопления больших камней казались ей в этом плане наиболее привлекательными. С востока подкрадывались сумерки, этот временной перекресток ночи и дня, и похоже было на то, что засветло им не обернуться. Земля и предметы на ней уже тонули во мраке, из-под руки Агнес поглядела на солнце, садящееся в расплавленную медь.

— Ой! — вырвалось у нее. — Что это? Марк, глядите!

Он бросил взгляд в направлении ее руки и смотрел долго, не отрываясь, будто окаменев.

— Меня зовут не Марк, — наконец вымолвил он.

— Знаю! — в сердцах закричала Агнес. — Я же сама придумала вам это имя и была бы рада узнать настоящее. Когда вы его мне назовете?

Он передернул острыми плечами.

— Я не знаю. Если бы его назвали вслух, я бы вспомнил. Так — нет. Но это, — он указал рукой в небо… — это я помню. Я помню, как смотрел на землю оттуда. Или я все-таки был птицей?

— А где у нее низ? — поинтересовалась практичная Агнес, рассматривая высокие, чисто-бирюзовые от небес окна и острую кровлю плавающей в воздухе призрачно-прозрачной башни, пронзающей слои и груды полосатых облаков. Косые лучи заходящего солнца, вырвавшись из прорехи в тучах, раскинули над нею бледно-золотой шатер.

Марк повел рукой вокруг, по валунам, обкатанным временем и сглаженным мохом.

— Вот, наверное.

Пальцы его гладили лишайники, будто он рассчитывал нащупать под ними какие-то вырубленные в камне знаки.

— Но они такие… каменные! — не отступалась Агнес. — А это… светится насквозь.

— Тир нан’Ог, — сказал ей Марк, и она не поняла, шутит он или нет. — Край вечной юности, в который теперь не попасть. Даже призрачная лестница туда не ведет.

— Я счастлива, что видела это, — отозвалась Агнес, у которой зуб на зуб не попадал. — А теперь, может быть, поедем домой?

21. Сила начертанных слов

Между тем, после краткого, вызванного крестным ходом затишья, случаи нападения призраков на людей заметно участились. Смертельных случаев, правда, пока не было, но чем больше живых свидетелей разносили свои приключения по благодарным слушателям, тем шире по округе распространялась паника, от которой богатела лишь церковь. Трактиры закрывались до непристойности рано, поселяне держались кучкой, и после захода солнца деревенские улицы словно вымирали. Даже самый закореневший в безверии и разочаровавшийся в благодати мужик не садился нынче за стол и не отходил ко сну без молитвы. Одни лишь герцогские ратники клялись, что не видали на условленном месте ни ангелов, ни дьяволов, ни зеленых чертей, хотя некоторые были весьма не прочь поглазеть на «голых фурий верхами». Начальство в лице Власера долго недоумевало по этому поводу, а когда, сломив свою спесь, обратилось за разъяснениями к «ведьмаку», тот предложил ему разобраться, кто из его «ребятишек» верит в бабьи россказни, а кто не ставит их ни в грош. В самом деле, оказалось, что первые отправлялись на дежурство, обвешавшись амулетами от сглаза и причастившись, что по теории Локруста любую уважающую себя нечисть заставляло держаться от них подальше, а другие, благо пост этот никто не контролировал, предпочитали «охранять» ближайший деревенский кабак.

Тем временем семьи тряслись за запертыми дверями, паля лучину и пугливо вслушиваясь в завывания ветра. Округа приобретала дурную славу. Священники, пытаясь убедить приход, будто контролируют ситуацию, сожгли двух сумасшедших старух. Это никого не спасло.

Более того, однажды среди ночи Агнес в душной девичьей спальне разбудили хриплые рыдания Изабель. Ее пришлось держать, такие ее выворачивали судороги, а когда с помощью холодной воды старшую сестру привели в чувство, она охотно поделилась с младшими своим кошмаром, в котором к ней подкрадывалась нагая старая женщина с седыми космами едва не до колен. Изабель с неподдельным страхом живописала ее желто-серую кожу, испещренную синюшными пятнами, сморщенные пустые груди и дряблый живот, беззубый рот и костлявые руки. Когда Изабель оттолкнула ее и в первый раз позвала на помощь, ведьма с неженской силой навалилась ей на голову и растеклась по ней, не позволяя и глотка воздуха, а когда Изабель с остервенением и силой юной женщины принялась срывать ее с себя, вдруг превратилась в визжащий и мяукающий, липкий как тесто комок плоти, в котором искажался, расплываясь, ее сперва вроде бы человеческий облик, и кончилось тем, что она держала на вытянутых руках нечто пухнущее, беспрестанно меняющее очертания, беззвучно разевающее безгубую пасть. В спешном порядке вызванный кюре Ланскон сделал попытку объявить герцогскую дочку одержимой и через минуту оказался спущен с лестницы. Изабель не была склонна ни к какой форме поэзии, а потому ее страшный сон произвел на сестер особенно сильное впечатление, и теперь Агнес думала о Марке со скрытым страхом, как о представителе враждебной стороны, хоть и неосознанно, но все же несущем в себе тайное могущество. С каждым днем она все с большим трудом давила в себе растущее подозрение, будто все происходящее так или иначе связано с ним.