Сказки

Потом на арену вышли статные египтяне, как в те дни называли цыган; они сели в круг скрестив ноги и принялись негромко наигрывать на цитрах, покачиваясь в такт музыке и едва слышно напевая тихую, задумчивую мелодию. Заметив среди присутствующих дона Педро, они встревожились, а некоторые не на шутку испугались: лишь несколько недель назад он велел повесить на рыночной площади Севильи двоих из их соплеменников по обвинению в колдовстве, но прелестная Инфанта, сидевшая откинувшись на спинку кресла и взиравшая на них поверх веера своими большими голубыми глазами, их просто очаровала, и они чувствовали уверенность, что такое обворожительное создание, как она, не способно обойтись с ними жестоко. Поэтому они продолжали исполнять свою нежную мелодию, едва касаясь длинными заостренными ногтями струн, и головы их то опускались, то поднимались, словно их клонило ко сну. Вдруг, издав пронзительный крик, от которого все дети вздрогнули, а дон Педро схватился за агатовую рукоятку кинжала, они вскочили на ноги и стали неистово кружить по арене, колотя в тамбурины и распевая на своем диковинном гортанном наречии какую-то страстную любовную песнь. Затем раздался еще один крик, и они, словно по команде, бросились на землю, некоторое время оставаясь неподвижными, – тишину нарушало лишь монотонное бренчание цитр. После этого они снова вскочили, и так повторялось несколько раз; потом, внезапно исчезнув, вскоре опять возвратились, ведя за собой на цепи косматого бурого медведя, а на плечах у них восседали маленькие обезьянки – бесхвостые макаки. Медведь, сохраняя полнейшую невозмутимость, сделал стойку на голове, а обезьянки, сморщенные мордочки которых казались ужасно забавными, проделали в высшей степени невероятные трюки вместе с двумя цыганскими мальчиками, видимо их хозяевами, в довершение ко всему сразившись между собой на крохотных шпагах, постреляв из мушкетов и продемонстрировав, как проходит повседневная строевая подготовка королевских гвардейцев. Что и говорить, цыгане имели огромный успех.

Но самой веселой частью утреннего представления, несомненно, был танец Карлика. Когда он вышел на арену, переваливаясь на своих кривых ножках, спотыкаясь и мотая из стороны в сторону огромной уродливой головой, дети даже завизжали от восторга и сама Инфанта так смеялась, что камеристка вынуждена была ей напомнить, что, хотя в испанской истории известно сколько угодно случаев, когда королевская дочь плакала в присутствии себе равных, не бывало еще такого, чтобы принцесса, особа королевской крови, позволяла себе столь безудержно веселиться перед теми, кто ниже ее по рождению. Но Карлик был действительно неотразим, и даже при испанском дворе, славившемся своим традиционным пристрастием ко всему чудовищному, никогда еще не видывали такого фантастического уродца. К тому же это было первое его выступление. Его обнаружили лишь за день до этого двое вельмож, охотившихся в отдаленной части пробкового леса, окружавшего город, когда тот пробирался через лесную чащу, и тут же доставили во дворец в качестве сюрприза для Инфанты; его отец, бедный угольщик, был только рад отделаться от столь уродливого и никчемного отпрыска. Быть может, самым забавным в Карлике было то, что он и не подозревал о своей гротескной наружности. Более того, он казался совершенно счастливым и пребывал в прекраснейшем расположении духа. Когда смеялись дети, смеялся и он, причем так же искренне и весело, как они, а в конце каждого танца отвешивал каждому из зрителей уморительнейшие поклоны, улыбаясь и кивая им с таким видом, будто он такой же, как все они, а вовсе не маленький жалкий уродец, сотворенный природой на потеху другим в одну из тех редких минут, когда ей вздумалось подурачиться. Ну а Инфанта совершенно пленила его. Он глаз от нее не мог оторвать и, казалось, танцевал для нее одной. В конце представления Инфанта, вспомнив, как однажды знатные придворные дамы бросали букеты знаменитому итальянскому дисканту Каффарелли, которого Папа Римский прислал из своей капеллы в Мадрид специально для того, чтобы он своим сладостным пением излечил от меланхолии Короля, вынула из волос прекрасную белую розу и, то ли в шутку, то ли чтобы подразнить камеристку, с очаровательнейшей улыбкой бросила цветок на арену. Карлик воспринял это с полной серьезностью и, прижав розу к своим толстым потрескавшимся губам и приложив руку к сердцу, опустился перед Инфантой на одно колено, во весь рот улыбаясь. Его маленькие блестящие глазки сияли от удовольствия.