Сказки

Несмотря на выдуманную легенду, Жером Палан не находил себе места. Лихорадка снова схватила его. Весь день он пролежал, натянув одеяло по самые глаза. Временами спрашивал себя: «Не будет ли лучше пойти и во всем признаться?»

Через сутки после начала оттепели снег растаял полностью. Дед лежал под одеялом, не отрывая взгляда от поля. Словно острова среди океана, на поле чернели проталины.

Вдруг с улицы донеслись крики.

Сердце деда сжалось от страха и пот выступил даже у самых корней его волос!

Дед не сомневался, что произошло нечто важное и имеющее отношение к гибели Тома Пише.

Ему захотелось взглянуть на улицу… хотя бы из-за занавески…

Он встал. Но не смог сделать и шага. Ноги подкосились.

Он умирал от желания спросить кого-нибудь о причине всего этого шума.

Но знал также, что голос задрожит, а это может показаться подозрительным.

Послышались шаги. Кто-то поднимался по лестнице. Дед быстро лег в постель и, повернувшись к стене, натянул одеяло по самые уши.

Как бы желая удовлетворить его любопытство, пришла моя бабка. Она рывком открыла дверь и дед вскрикнул, подумав, что кто-то взломал ее.

— Ох! — воскликнула бабка. — Прости меня, милый друг!..

— Ты меня разбудила, жена, — ответил Жером Палан.

— Я думала, что тебе будет интересно узнать…

— Что?

— Ты знаешь, что несколько дней назад пропал Тома Пише?

— Да… то есть…

На лбу у деда выступил пот, который он тут же вытер простыней.

— Ну так вот, — продолжила бабка, не заметив этого жеста мужа, — сейчас принесли его тело.

— Да? — сдавленным голосом спросил тот.

— Ей-богу!

Деду очень хотелось спросить, что говорят о смерти Тома Пише, но он не решался.

Жена сама ответила ему:

— Похоже, что он замерз в этом снегу.

— А… что… труп? — выдавил Жером Палан.

— Его объели волки.

— Как это? — воскликнул дед.

— Да так уж!.. Почитай, ничего и не осталось! Один скелет!

Дед вздохнул. Он подумал, что если остался только скелет — значит, следы его выстрела бесследно исчезли вместе с телом.

Моя бабка продолжала назидательным тоном:

— Вот видишь, Жером, божий суд не скор и пути господни неисповедимы… Но рано или поздно его рука настигает преступника и чаще всего тогда, когда тот уже уверовал в свою безнаказанность.

— Погоди, жена, — остановил ее дед, — мне что-то плохо.

— Действительно, ты страшно бледен.

— Это из-за твоих рассказов… Никак не ожидал, что… Дай-ка мне воды.

— Держи, мой дорогой Жером.

И бабка поднесла стакан к губам мужа. Его зубы застучали по стеклу, а рука задрожала так, что половина воды оказалась на простыне.

— Боже мой! — воскликнула моя бабка. — Тебе хуже, чем ты думаешь! Может, позвать доктора?

— Нет! — запротестовал дед. — Не надо!

И он схватил жену за руку. Ладонь его была совершенно мокрой, жена посмотрела на него с тревогой. Дед, стараясь успокоить бабку, добавил:

— Ничего! Ничего! Сейчас мне будет лучше, лихорадка скоро кончится.

И в самом деле, благодаря столь счастливой развязке, деду становилось лучше с каждым часом, как бы после тяжелого, но спасительного кризиса.

Вечером, узнав, что останки Тома Пише отнесены на кладбище и что на них набросали добрых шесть футов земли, дед почувствовал такое облегчение, что велел жене привести сына с дочерью. Когда дети в сопровождении матери появились в его комнате, Жером Палан крепко обнял всех троих, чего не делал уже давно, с самого того ужасного 3 ноября.

Но семья обрадовалась еще больше, когда глава дома объявил, что чувствует себя достаточно хорошо, чтобы спуститься к столу.

Желая помочь мужу, бабка протянула ему руку.

— Зачем это? — сказал он, встав во весь свой красивый рост. — Я еще жив!

И уверенным шагом спустился по лестнице.

Стол был накрыт на троих.

— А мне ужин разве не полагается? — весело спросил дед.

Бабка тут же поставила четвертую тарелку и пододвинула стул мужа к столу.

Дед сел и принялся отбивать такт какого-то марша, стуча вилкой и ножом по тарелке.

— Раз такое дело, — сказала бабка, — не достать ли нам из погреба бутылочку «Бургундского», что я припасла к празднику? По-моему, сейчас это было бы кстати!

Добрая женщина спустилась в погреб и вскоре возвратилась с вином.

Ужин начался.

На радостях моя бабка то и дело подливала в стакан своего мужа.

Вдруг она заметила, что тот побледнел и вздрогнул.

Вскочив из-за стола, Жером Палан бросился к ружью, стоявшему возле очага, схватил его и, забившись в самый темный угол дома, стал что-то с ним делать. Затем, ни разу не выстрелив, возвратился в столовую и забросил ружье в дальний угол.

Дело было в том, что он вспомнил, что не перезаряжал ружья с самого 3 ноября.

Моя бабка спросил о причине его странного поведения, но дед ничего не ответил. Около получаса он ходил взад и вперед по комнате. Затем поднялся к себе и молча лег спать.

Ночью его мучили кошмары. Он просыпался, вскрикивал, махал руками, кого-то отгонял.

Жерому Палану снился огромный заяц!

IX

— Итак, — продолжал трактирщик, — убийство Тома Пише не осталось, вопреки надеждам Жерома Палана, его с Богом тайной.