Сказки

— Вы забываете, — с благосклонной улыбкой промолвил Гиацинт, — что необходимы также зрелые и осторожные умы, просвещающие эту молодую волю своими советами. Я этого не забуду. Благодарю вас за оказанное мне добросовестное содействие. Жалею только о том, что господин кавалер де Пиборнь хранил такое несокрушимое молчание; он не дал нам услышать тот красноречивый голос, который составляет предмет восторга для Ротозеев.

— Государь, — сказал адвокат, поднимаясь с места и поворачивая стул, чтобы превратить его в трибуну, — я никогда не говорю в совете; что там делается, то до меня не касается; я изо всего прения не слыхал ни слова.

— Но ведь вы же должны, — проговорил молодой король в изумлении, — защищать эти законы перед нашим парламентом?

— Без сомнения, государь, — ответил Пиборнь, — именно поэтому я особенно сильно стараюсь о том, чтобы нисколько не знакомиться с их смыслом и содержанием. Если бы, — продолжал он, возвышая голос до крику и ударяя кулаками по спинке стула, — если бы я старался установить и поддержать солидарность моих мнений с воззрениями министра-законодателя, то могла бы получиться следующая невыгодная компликация: при случае воззрения министра могли бы подвергнуться изменению, и тогда эти неотразимые усложнения запутали бы туго натянутые нити моей аргументации.

— На каком вы языке говорите? — спросил Гиацинт.

— Государь, это парламентская тарабарщина. Нам необходим этот жаргон, — чтобы пропускать наши маленькие идеи под прикрытием крупных и трескучих слов, чарующих впечатлительный народ, которого детство убаюкивалось звоном колоколов и грохотом барабанов. Но, чтобы угодить нашему величеству, я готов решиться на все и буду даже, если прикажете, говорить, как простой смертный.

— Сделайте одолжение, потрудитесь мне отвечать серьёзно. Как же вы осмеливаетесь утверждать, что будете защищать закон, которого вы даже не читали?

— Упаси Боже! Смею ли я говорить с вашим величеством без должного благоговения? Я говорю со всею серьёзностью адвоката. Ваше величество тотчас оценит справедливость моих слов. Вот весь секрет красноречия, — прибавил он, бросая на стол колоду карт. — Я берусь в один час разъяснить кому угодно искусство водить и соблазнять всех Ротозеев, прошедших, настоящих и будущих. Соблаговолите заметить, государь, что эта игра изображает всю риторику. Каждая из этих карт содержит аргумент. Вот три парика, надетые один на другой. Это — мудрость и опытность наших отцов, здравомыслие наших дедов, степенство доброго старого времени. Эта женщина с завязанными глазами и с наклонённым ватерпасом в руке — это святыня закона, неотменный закон, на который только нечестивец может поднять свою дерзновенную руку. Эта труба, из которой выходят слова: честь, добродетель, патриотизм, нравственность, изображает собою министров и всю административную армию, которой непогрешимые солдаты многочисленнее звёзд небесных и песков морских. Взгляните на этого ребёнка: он не хочет сказать А, потому что иначе его заставят сказать Б; это — счастливая простота и святое неведение, Эта Медузина голова, вся увенчанная змеями, это — клеветник, человек, заподозренный в дурных намерениях, враг государства — словом, тот, кто с нами не согласен. Этот колодезь изображает бездну погибели, где дракон революции, скрежеща окровавленными зубами, поджидает, как верную добычу, первого дерзновенного человека, который осмелится шевельнуться. На этом знамени написано: кто нападает на нас, тот нападает на правительство. Вот скипетр анархии, и в отдалении эшафот; эта отравленная чаша и на ней, крест-накрест, кинжал и факел — это печать, её всякий узнает. Полюбуйтесь на эту кокетку; она смотрится в зеркало и говорит про себя: весь свет мне завидует: это — счастливая нация Ротозеев, Этот отдыхающий вол пережёвывает жвачку и мычит: зачем менять, когда и без того хорошо: это эмблема тех солидных и практических людей, которым приобретённое состояние внушает наклонность к спокойствию, На этой карте улитка с надписью: спеши медленно; а на этой любовная записка, и на печати слова: не сегодня! позднее!Вот фантастические звери: грифоны, химеры, гиппогрифы, сфинксы, это — теории, видения, утопии всех этих мечтателей, нарушающих сон народов. Наконец, являются четыре туза: черви — благочестие, бубни — нравственность, трефы — правительство, пики — общественный порядок, И вот, в заключение, венец здания, главный онёр, важнейшая карта, закутанная фигура; нельзя распознать ни лица, ни стана; зовут её разумная свобода.

Теперь, государь, тасуйте, снимайте, и я берусь, выхватывая наудачу одну карту за другою, произнести министерскую речь не хуже всех тех, которыми восхищались в течение последнего столетия.

— Всё это, конечно, остроумно, — сказал Гиацинт, немного заинтересованный, — но вам всё-таки надо же говорить о том законе, который вы защищаете.