Сказки американских писателей

А дело было в том, что если великан не прикасался к матери Земле хотя бы раз в пять минут, не только иссякала его сверхъестественная сила, но и сама жизнь оставляла его. Геракл разгадал тайну великана, и об этом не мешает помнить всем нам на тот случай, если придется драться с кем-нибудь, похожим на Антея. Победить этих, рожденных Землей, великанов, оказывается, трудно только тогда, когда они не отрываются от привычной для них почвы. Зато ничего не стоит с ними справиться, если сможешь изловчиться и поднять их в более возвышенную и чистую стихию. Так оно и получилось с бедным великаном, которого мне, по правде говоря, немного жаль, даже несмотря на его неучтивое обращение с гостем.

Когда силы оставили Антея и у него замерло дыхание, Геракл развернулся и отшвырнул его огромное туловище на целую милю. Великан тяжело грохнулся оземь да так и остался лежать, не подавая ни малейших признаков жизни, словно какой-нибудь песчаный холм. Даже родная мать великана, всесильная Земля, не могла ему теперь ничем помочь, и я не удивлюсь, если его тяжелые кости и по сей день лежат на том же месте, и вполне возможно, что их принимают за кости какого-нибудь гигантского слона.

А какой вопль отчаяния издали бедные маленькие пигмеи, когда увидели, как ужасно обошлись с их огромным братом! Но если Геракл и слышал их визг, он не обратил на него внимания и принял его, надо думать, за пронзительные и жалобные крики испуганных птичек. Во всяком случае, его мысли были настолько заняты великаном, что он так ни разу и не взглянул на пигмеев, не подозревая, должно быть, что в мире существует этот крохотный и смешной народец. Одолев Антея, Геракл почувствовал усталость от длинной дороги и напряженной борьбы, поэтому он расстелил на земле львиную шкуру и, разлегшись на ней, крепко заснул.

Когда пигмеи увидели, что Геракл готовится вздремнуть, они закивали головками, подмигивая друг другу. И как только его глубокое, ровное дыхание показало, что он заснул, вокруг него собралась огромная толпа, занявшая площадь почти в двадцать семь футов. Один из самых красноречивых ораторов (к тому же и бесстрашный воин, хотя вряд ли он владел каким-либо другим видом оружия так же хорошо, как собственным языком) взобрался на поганку и с этого внушительного возвышения обратился к собравшимся. Чувства, выраженные им в этой речи, сводились примерно к следующему:

— Великие пигмеи, мужественные маленькие люди! Все вы видели, какое бедствие обрушилось на наш народ и какое оскорбление было нанесено величию нашей нации. Вот лежит Антей, наш великий друг, и брат. Он убит на нашей земле негодяем, заставшим его врасплох и боровшимся с ним (если это только можно назвать борьбой) с помощью таких приемов, какие и в голову не придут ни человеку, ни пигмею, ни великану. Но этому негодяю показалось мало зла, которое он нам причинил. Он позволил себе заснуть на наших глазах, да ещё с таким видом, будто ему нечего опасаться нашего гнева. Разве он этим не нанес нам тягчайшее оскорбление? Соотечественники! Вам надлежит подумать, в каком свете мы предстанем перед всем миром и каков будет приговор беспристрастной истории, если мы стерпим все эти надругательства и не отомстим за них.

Антей был нашим братом, сыном той же дорогой матери, которой мы обязаны нашей плотью и кровью, так же как и нашими мужественными сердцами, и он не мог не гордиться этим родством. Он был нашим верным союзником и пал, сражаясь за нашу независимость и за наши права в такой же мере, как и за свои собственные. И мы, и наши предки жили с ним в дружбе и поддерживали добрососедские отношения, как может поддерживать их человек с человеком, и так было в течение многих веков. Вы помните, как часто все мы отдыхали в тени, которую он отбрасывал в солнечную погоду, и как наши малыши играли в прятки в его спутанных волосах, и как он обычно осторожно ставил свои огромные ноги, никому из нас не наступив и на палец. И вот он лежит мертвый, наш дорогой брат… милый и любимый друг… храбрый и преданный союзник… добродетельный великан… непорочный, великолепный Антей. Мертвый! Бездыханный! Бессильный! Просто глиняная глыба! Простите мне эти слезы! Но что это? Я вижу ваши тоже! И посмеет ли винить нас мир, если мы утопим его в слезах?

Однако продолжаю: неужели мы, дорогие соотечественники, допустим, чтобы тот злодей ушел невредимым праздновать свою вероломную победу где-нибудь за пределами нашей родины? Неужели мы не заставим его сложить свои кости на нашей земле, рядом с нашим убитым братом? С тем чтобы останки одного из них были вечным памятником нашему горю, а другого — столь же вечным примером страшной мести пигмеев? Вот в чём вопрос. Я задаю его вам в полной уверенности, что ответ ваш будет достоин наших национальных традиций и будет способствовать усилению, а не ослаблению нашей доблести, которую мы унаследовали от предков и, в свою очередь, пронесли через все наши войны с журавлями.