Сказки Белой Горы. Часть III

Посещение ларька, это сильнейший стресс на целый день, сопровождаемый шекспировскими страстями, невероятными интригами, коварством, головной болью с зашкаливающими цифрами давления. Когда крепыш Юра свалился без сознания, а цвет его лица мало напоминал живой организм, бытовой прибор оказался бессилен зафиксировать его давление. Его понесли в больницу пятеро. Двое держали ноги, ещё двое ребят покрепче схватили его подмышки, а припадочный Антоша, обхватив удушающим приёмом его голову, едва не свернул бедолаге шею, когда поскользнулся на дороге. Давление у Юры оказалось 364/246. Таких значений мне не приходилось встречать до этого случая нигде. Его на «скорой» отправили в Тулу.

К ларьку готовились с раннего утра. То тут, то там раздавались возгласы — просьбы одолжить авторучку — готовили списки предстоящих покупок, явно не надеясь на дырявую память. Отовсюду слышалось шуршание пустых пакетов и сумок.

Аркадий чистил зубы, я умывался под соседним краном, когда мимо нас деловито проследовал Кучак с рулоном туалетной бумаги. Спешащий за ним Таракан, узрев, что пустует только одна кабинка, безнадежно и тоскливо глядя старику в спину, спросил:

— У тебя большие планы?

Кучак невозмутимо повернулся:

— Да, именно так. Отсель грозить я буду НАТО.

С ларечным походом вышла заминка: отрядник недовольно забурчал, в смысле, что на проверки мы не ходим, а за покупками мчимся сломя голову, имея в виду меня и моего приятеля, и ещё некоторых похожих персонажей вроде Юры, однорукого Таракана и десятка мошенников со льстивыми глазами. Пришлось пойти чуть позднее обычного, зато мы отлично провели чаепитие в спокойной обстановке.

Сплошная облачность не давала ни малейшего просвета солнечным лучам. Скользкая декабрьская дорога не позволяла разогнаться. Восточный ветер доносил из-за забора кондитерские сдобно-пирожно-ароматные запахи. Наши ноздри с удовольствием вдохнули вкусный воздух, и мы прибавили скорости на четверть. У калитки, метрах в сорока впереди, лежало тело с каким-то предметом, а другое тело совершало непонятные манипуляции. Картина выяснилась при приближении: полтора квадратных метра прессованного снега со льдом, возле калитки, заливали пятна крови, а рядом лежали штанга с погнутым грифом и похожий на покалеченный трактор Крот, который стонал и совал в нетронутый сугроб у забора окровавленную руку. Небритый Тузик обмахивал его мёрзлым полотенцем, снятым с верёвки. Мы с Кучаком задумчиво остановились. Суетливый остолоп Тузик не уставая размахивать обледенелой тряпкой, не замечая, что чиркает по лицу Крота, принялся комментировать:

— Штангу тащил и поскользнулся в проходе, она ему на голову шмякнулась и загнулась.

Кучак с опаской осмотрел кротовский думающий орган:

— Нет, кумпол цел, только шишка небольшая, а рука, видать перебита.

Пострадавший поправил, охнув:

— Не рука, а пальцы, голове чуть-чуть досталось.

У меня глаза выпятились от изумления:

— Ничего себе чуть-чуть, гриф-то вон как загнут.

Кучак внимательно осмотрелся и, подобно следопыту выдал:

— Брешет Тузик, штанга о высокий порог хряпнулась.

Вес снаряда для Крота был невелик — всего-то девяносто килограммов, а ему, при разгрузке цемента, грузили всегда три мешка, и он их неутомимо перетаскивал на расстояние метров в пятнадцать.

Вечером ему все завидовали — он побывал в обычной городской поликлинике, куда его доставили на скорой помощи и наложили гипс…

Очередь в ларьке напоминала магазинные давки конца восьмидесятых годов ХХ века. Под крики, вопли и ругань, мы с Александром Васильевичем уселись на стол и, не обращая внимания на суетливый шум, принялись деловито обсуждать тему, далёкую от магазинной — живопись Рубо. Личность в художественных кругах известнейшая, — великий художник-баталист, в народной гуще не очень знаменит, видимо стараниями власть предержащих. Франц Алексеевич Рубо, француз по происхождению и страстный патриот России, родился в Одессе. Более двадцати двух лет, до поездки на учёбу в Германию, жил в нашей стране, влюбившись в её культуру. Писал картины исключительно из русского быта и русской военной жизни. Автор более двухсот работ батальонного жанра, создатель трёх знаменитейших панорам: «Оборона Севостополя», «Бородинская битва» и «Штурм аула Ахульго». Поражают размеры: «Оборона Севостополя» — холст 14х115 метров, а «Бородинская битва» 15х115 метров. По площади три панорамы составляют порядка четырёх тысяч (!) квадратных метров. Его учениками были знаменитые Греков, Мясоедов, и Лебедев.

Кучак, болтая в воздухе ногами тоскливо заметил:

— Слишком много русского в нём было.

Я ответил довольно резонно:

— Так и быть должно, раз он у нас родился, он только по крови иностранец.

— Не скажи, — Кучак почесал переносицу — вон их сколько в России родилось, а погляди, что они с ней сотворили!

Честно признаться, мне в голову не приходили такие сравнения, а приятель продолжил мысль:

— Вот смотри, он вместо циклопических размеров панорам мог бы выдать четыре тысячи картин размером метр на метр. Представляешь, как бы он обогатился? Мастерство-то у него на высшем уровне…