Сказки Бугролесья. Волна и Прутик (СИ)

Добрались до избы, значит, печь стопили, обогрелись, повечеряли. А устали с дороги, и так нас разморило после купели ледяной, что уснули быстро и накрепко. Пробудились впотьмах, под утро: Рыжий лай поднял, да так изводится, будто медведя «держит». Пока мы копошились спросонья — Степан кресалом щёлкал, свечу зажигал — чувствую, на голову и за шиворот сыпется песок и опилок. Рыжий на стены кидается, значит. Ничего понять не могу. Тут сверху заскрипело, пахнуло холодом, и большая чёрная тень свалилась на меня с потолка. Ух, не ожидал я такого коленца: опрокинулся от удара на топчан, а в лицо пасть зубастая тяжёлым зловонием дышит. Ну, думаю, выручай, святитель Николай, душу грешную. Нож в изголовье топчана нащупал и что было сил саданул зверюге под лопатку. А тут и Степан подоспел, топором ей в ошеину приложился, и Рыжий навалился –рычание, крик, лай! Всё-таки скинули тушу с меня, добили. Встал, чувствую: весь правый бок мокрый, и рубаха лохмотьями висит — зацепила, значит, пометила!

Кирилл Афанасьевич опять выпрямился и погладил через рубаху рёбра:

— Так, вот! Шла она за нами от Рой-реки — наутро Степан ходил, следы смотрел. Дождалась на дереве, пока мы угомонимся, уснем. Забралась на чердак и давай потихоньку потолок раскапывать, а затем и брёвна раскатила. Сверху хотела взять, значит. Да не тут-то было, Бог миловал! Правда, до сих пор в толк не возьму, как её Рыжий раньше не услышал…— Кирилл Афанасьевич улыбнулся: — Ты, Фёдор, чего оробел совсем? Не боись. Зверь силой, коварством и хитростью берёт, — а человек разумом. И ни один зверь супротив разума человеческого не устоит!

А росомаха, отец твой верно говорит, — такая недюжинная, как та — редкость большая даже для наших глухих мест. Обычно она как шкодливая куница, чуть покрупней только: то мясо с капканов стащит, то лабаз разорит. Пакостит изрядно, вот и приходится её убирать…

А в какой-то раз пришли отец с Кирилл Афанасьевичем под завязку загруженные лосиным мясом. Потом два дня парили в чугунках и горшках большие сочные куски, жарили, тушили и солили впрок. «Сохатого били!» И представлялось Фёдору, как отец и Кирилл Афанасьевич с тяжёлыми еловыми дубинами наперевес гонятся по зимней тайге за огромным длинноногим лосем и, догнав, раздают ему увесистые тумаки. И лось, устав от погони, скидывает часть своего мяса и налегке убегает в чащу…

А потом было Рождество и Святочная седмица. Пироги и прочая вкусная снедь. Высокая луна над Великим Мхом, звон колоколов, весёлый смех. Хождения по гостям и колядки шумные с клешемской ребятнёй. Волшебное и загадочное время…

====== Глава четвертая ======

4

Память накатывала упруго и прихотливо. Подчиняясь неведомой закономерности, всплывали разрозненные события, неожиданно отчётливо, как наяву, вспоминались случайные детали, звуки, запахи. Иногда, устав от такой чехарды, Фёдор брал память за загривок и хорошенько встряхивал. Путаница прекращалась, и какое-то время всё шло своим чередом. Но вскоре, в душной полудрёме глубокой ночи, нить ускользала, терялась, и память — петляя и прыгая — продолжала вить причудливую канитель…

…На белых широких плахах половых досок затейливо переливались блики. В большой русской печи уютно потрескивали длинные поленья, по ним вилось жёлтое пламя, и, вторя ему, на полу перед печью играли отсветы. Туда же через крайнее окошко горницы падал косой луч яркого осеннего солнышка. И он тоже двигался: молодая берёзка с последним не облетевшим листом полоскала голые ветки как раз за этим окошком.

Фёдор сидел на треногом табурете возле стола, смотрел на весёлую кутерьму света на половицах и «старался не ёрзать». За его спиной на столе был расстелен отрез льняной ткани, а вокруг Фёдора с куском тонкого шнура-отмерка в руках ходила мама. Тётка Прасковья сидела сбоку и время от времени подавала маме советы:

— Ты, касатка, от ворота с запасом бери, на вырост, и на загиб оставь… Федя, подними руку. Вот. И по спине так же…

Мама тихонько улыбалась и послушно следовала советам.

Через пару дней отрез должен был превратиться в новую рубаху. Поэтому Фёдор старался изо всех сил, пытаясь не замечать, как в проёме бокового, запечного отруба горницы «ненароком» всплывала хитрющая личность Павлушки и корчила уморительные рожицы.

Первая осень в Клешеме была уже на самом излёте. Уже появились ледяные забереги на Жур-реке, уже не таял на пожухших травах колючий иней, уже приготовил к зиме, вымел начисто пронзительный ветер-сиверко и всё Бугролесье, и далёкую тревожную синь неба над ним.

Фёдор краем глаза опять заметил движение в проёме. На этот раз из «запечного царства» выглянула соломенная кукла, а следом выскочил лоскутный заяц. Рассевшись по рукам у Павлушки, они увлечённо стали вести беззвучную беседу. Было похоже, что заяц решил поязвить над заплутавшей куклой, а та готова вот-вот разрыдаться. Пытаясь лучше вникнуть в происходящее, Фёдор не удержался и чуть повернул голову в их сторону. Увидев столь явное внимание, герои с удвоенным жаром продолжили спор. И вдруг замерли.

Всё же к вниманию трёх пар глаз они не были готовы.