Сказки Бугролесья. Волна и Прутик (СИ)

Но порой накатывала на Савелия грусть-тоска, грызли душу тревожные вопросы, снился гул такелажа и бескрайнее синее море. И, похоже, не слепой случай, а Божий промысел вёл Савелия — сдружился одинокий отставной боцман со стареньким клешемским священником Андреем Ивановичем Петровым. Стал Савелий Зотов много времени проводить в клешемской церкви. Подолгу, иногда до утра, горел свет в его горнице — это в тишине и покое опустившейся на Бугролесье ночи вели они с отцом Андреем богословские беседы. Батюшка Андрей Иванович, видимо, уже чувствовал свой срок, готовил уже и себя, и смену себе.

Так было, что в Клешему не скоро и священника подыщешь при надобности — дикими, глухими и странными считались эти места. Похлопотал отец Андрей заранее за Савелия, заручился поддержкой у священноначалия городского. А когда слёг на смертном одре, взял с Савелия Никодимовича Зотова обещание принять сан и попечительство над клешемским приходом. С тем и отошёл.

Савелий Никодимович Зотов слово держал крепко — повесил невыношенный парадный мундир с позолоченным ромбиком боевого ордена на обшлаге в платяной шкаф и поступил, как это было положено, в духовную семинарию.

Через полгода учёбы в большом губернском городе сошёлся Савелий Никодимович с бездетной вдовой и взял её в жёны. Пару раз приезжал отставной боцман с молодой супружницей на побывку в Клешему — показать родные края, с родственниками познакомить. А вскоре, с Божьей помощью, у них и детки пошли.

А ещё через год был Савелий Никодимович рукоположен в диаконы и благословлён на службу в родной деревне. Народ клешемский только перекрестился: «Слава Тебе, Пресвятый Боже!» — лучшего батюшки и пожелать было нельзя.

Горячо молился отец Савелий, служил Богу не за страх, а за совесть, с рвением и трепетом постигал духовные глубины. Но нет-нет да приснятся белые тугие паруса, и почудится, будто свежий зюйд-ост положил свои влажные ладони на широкую грудь канонира Зотова…

— Погоди, Прасковья Степановна, — отец Савелий по-прежнему стоял в дверях. — Спаси Бог за приглашение, да я ненадолго.

Он вновь повернулся к Павлушке с Фёдором:

— Пора, я думаю, ребятам вашим за обучение браться. И Азбуке, и Слову Божию. И устройству мира нашего, и прочему. Вот Павлушу с Фёдором вижу, а где же Степанида-краса?

Тетка Прасковья опять села у стола и сложила руки:

— Так, сёстре помогает — исть варили. А не рано ли им, батюшка?

В глазах священника блеснули иронические огоньки:

— Рано снарядились, да поздно в путь пустились, — отец Савелий ещё раз улыбнулся. — В аккурат будет. Моря веслом не расплещешь. Так ведь, Фёдор?

Фёдор растерялся, слишком огромным и каким-то непривычным был отец Савелий. Но запрокинув голову и глядя в большие тёмно-карие глаза этого человека, Фёдор не почувствовал ни насмешки, ни высокомерия. По-хорошему, на равных и как-то тепло смотрели эти глаза. Фёдор кивнул.

— Так что, Прасковья Степановна, распорядок такой: буду ждать к себе домой малых сих по полудню во вторник и в пятницу. А в воскресенье после службы — в Храме. Ну, Храни Бог!..

…В горнице отца Савелия на стене висела большая карта полушарий.

— Павлуш, а там что? — спрашивал Фёдор, уже хихикая про себя.

— Так, шарубариев карта, — отвечал Павлуша.

Фёдор со Степанидой заливались в рукава тихим смехом, а Павлушка дул губы: ему никак не давалось новое слово.

— По-лу-ша-рий карта, тётя-мотя ты пернатая, — сквозь смех учила брата Стёпка.

Но когда появлялся священник, ребята успокаивались…

Сопя от усердия, выводили они мелками хитрые «АЗЫ», «БУКИ» и «ВЕДИ» на полированных тёмных дощечках. Хором учили слова молитв, открыв рты, узнавали, что «мать-сыра-земля наша есть шар», что «ветра морские погоду определяют, как на море, так и на суше-материке». А ещё, очень нравилось им постигать «хитрую науку» — вязать морские узлы…

Учиться было нисколько не трудно, все быстро приловчились складывать слоги в слова и считать специальные тонкие палочки. Даже интересно, словно какое-то волшебство творится, когда цепочка нестройных, написанных мелом букв-закорючек вдруг превращается в знакомое слово! И особенно манил, притягивал к себе дом отца Савелия — необычная, таинственная обстановка царила в нём, казалось, всё так и дышит приключениями и дальними странствиями.

Было в доме отставного боцмана много загадочных и непривычных заморских вещей: хрупкие изящные металлические весы-качельки, которыми отец Савелий отмерял заряды дроби и пороху; пузатая бутылка тёмно-зелёного стекла с длинным горлышком и красочной этикеткой, где, как в маленьком волшебном окошке, открывался вид на далёкий песчаный пляж под жарким, нездешним солнцем; изогнутый полумесяцем длинный и тонкий «сарацинский» кинжал с вязью узора на лезвии и причудливой рукоятью; слегка изогнутая, надраенная до солнечного сияния, с шариком–набалдашником на конце и длинной прочной цепочкой боцманская дудка-свисток…