Сказки чужого дома

Их взгляды встретились. Лирисс покачал головой, но едва ли был удивлен. Только вздохнул. Когти осторожно провели по краю страницы.

– После того, что он с тобой сделал.

– Я… достаточно узнал, чтобы не осуждать его. Сейчас. Для моей семьи… это тоже важно.

– Так она уцелела. Твоя семья, – голос Лира остался все таким же невыразительным, но в глазах показалось беспокойство.

– Да. Она была все это время.

Была. У него была семья. Он произнес это вслух, и это оказалось не так сложно.

– Как ты ухитрился это скрыть от меня?

Миаль стиснул зубы, упрямо опустил голову, почти втянул ее в плечи. Конечно, Лир примет, простит, но поймет… вряд ли. Он другой. Вспомнить Джина, вспомнить Мину, даже маленьких алопогонных ле, которых товур напутствует каждый Выпуск. Если бы обойтись без объяснений, долгих историй… но лавиби доступны только чистые чувства.

Любовь и ненависть, желание и отвращение, ревность и разочарование.

Ложь. Боль.

Стоит смешать – и великолепное чутье становится бесполезным.

– Я…

Пора было сдаться. Просто чтобы не задохнуться от сгустков боли, клубившейся внутри. Сдаться и заговорить.

– Я не принимал их. Девочку, похожую на нее, мальчика, похожего на него, саму ее. Она… наверное, меня ненавидела. Я не мог. Пытался. Я… иногда даже хотел. Но иногда…

Паолино говорил очень долго, начав с того дня, когда забрал близнецов из опустевшей почтовой конторы. Потом он рассказал про Кров, а закончил историей про туман и корабль. Он сбивался, подбирал неудачные фразы, поправлял себя. Восстанавливал в памяти шестнадцать юнтанов пустоты. А осознав, что в его прерывистом монологе не прозвучало одно важное слово, он резко замолчал.

Простое слово, произнесенное Саманом на лестничной клетке.

По-прежнему отвергаемое и… важное.

Самый тяжелый сгусток крови и желчи.

Слово «люблю».

Паолино задохнулся и, прижав руку к груди, крепко зажмурил глаза.

– Миаль.

Лир больше не пробовал коснуться его. Кажется, он просто смотрел на него, и это было почти осязаемо. Смотрел невыносимо пристально, сочувствующе, понимающе. Так обычно смотрят на детей, когда они совершили, а потом осознали свои ошибки.

– Кто они для тебя?

Миаль выпрямился и открыл глаза.

– Что?

Лир действительно на него смотрел. Это действительно было больно.

– Ты должен решить, кто они для тебя, Миаль. Тени прошлого? Или отголоски будущего?

Тени… отголоски. Он молчал, проговаривая это про себя, но не решаясь сказать вслух. Лир наблюдал за ним и… улыбался. Так, словно ответ мог объяснить все.

– Это единственное, что надо понять, заводя детей. И еще…

Он подобрал и бросил в огонь несколько тонких лучинок. Затрещав, они начали темнеть. От краев чернота медленно добиралась до светлых сердцевин, и это приковало взгляд Миаля. Так было проще.

– И еще я знаю, что лучше видеть настоящее.

Друг хлопнул его по спине. Сильно, привычно, неуклюже. Миаль резко повернулся, и Лир осклабился:

– Они – умные. Твои ребята. И так уж вышло, они взрослеют. Прямо сейчас. А ты то оборачиваешься, то тянешь вперед шею. И…

– Лир, – глухо перебил Паолино. Боль, неосязаемая и ноющая, оказалась сильнее дружеского хлопка по лопаткам. – Что и кому я могу дать в настоящем? Там, в прошлом… я предал даже тебя.

Лирисс фыркнул и вытаращился не него.

– Не понимаю, что еще ты хочешь себе приписать. Бросай, дружище.

И он усмехнулся, показав клыки. Миаль взглянул на белую полосу шерсти на широком, массивном лбу. Говорить еще и об этом было вдвойне невыносимо, но тоже необходимо. Пересохшие губы удалось разомкнуть.

– Джер. Мне подбрасывали много детей, столько, что иногда их не успевали записывать. Так было всегда, это же Малый мир. Но… – Паолино запнулся. – Я мог заподозрить. Он на тебя похож. Куда я смотрел?

Лир молчал. Теперь он зажмурил глаза. Сцепил руки в замок, положил на них тяжелый подбородок и слушал. Его припухшие веки устало дрогнули.

– Куда бы ты ни смотрел, ты стал ему отличным отцом.

…Это было сродни удару под дых – сами слова, мягкий, искренний и благодарный голос. Кулаки сжались. Мутное отчаяние начинало затапливать изнутри.

– Я не был отцом. Ни ему. Ни…

– Почему же тогда они все помчались тебя спасать?

– Я их не…

Голубые глаза из черных подпалин шерсти все-таки посмотрели на него в упор, и он осекся.

«– Он хотел спасти вас. Точнее…

– Вы все хотели… Глупость».

В голове прозвучали слова Ласкеза. Собственный ответ – холодный, насмешливый, нашептанный растущей тревогой, – показался особенно гадким.

– Подумай.

Миаль не ответил. Вместо этого сказал:

– Они выросли странными, Лир.

– Они выросли замечательными.

– Ты тоже… странный.

Лирисс слегка запрокинул голову и рассмеялся. Это был невеселый смех.

– Недавно мне показалось, что я умираю. Я представил, как сквозь меня растет лобес. А потом вы пьете сваренный на шелухе его зерна золотистый тилль. Пьете и… у вас все хорошо. Мне стало очень спокойно.

– Да. Ты странный.

– Мы едем прямо сейчас? Ты привез ампулы? Я та еще развалина, да и вид у меня…

Он вздрогнул.