Сказки деда Игната

Зима пришла скоро. Вот уже три года как деда Игната не стало. Не то чтобы непредсказуемо. Готовы даже, кажется, были. Врачи сухо, по-дежурному объявили: месяц, не больше. Но и тут старик себе не изменил. Прожил семь месяцев. И ни разу себя не выдал. Мы знали, что он мучается, а старик улыбался. Иногда нужно притвориться счастливым. Ну а домашним? Иногда нужно стать слепым до чужого горя. Нужно оглохнуть от будничной суеты, очерстветь немножко. И ни в коем случае не обидеть близкого человека заботой. Именно ненужная забота больше всего раздражает в такие моменты. Дед Игнат потому и держался, что не чувствовал с нами себя ослабшим. Мы не докучали ему ухаживанием, не раздражали вопросами о здоровье. Все всё прекрасно понимали. Понимал и сам дед Игнат.

Только Оленька не о чем не догадывалась. От нее дедову болезнь держали в большом секрете до самого последнего момента. Когда же скрывать уже более стало невозможным, тогда дед Игнат сам позвал к себе девочку. Я хотел было запретить. Но не осмелился. Оленька примчалась взъерошенная, веселая, вот-вот бросится к деду на шею. Но встала вдруг в дверях. Улыбка растаяла. Девочка как-то сама все вдруг поняла. Жуткое озарение слез не причинило. Расставаться им было непомерно тяжело. Есть слово хуже, чем слово «смерть». Слово «навсегда». Они оба мучились. А мы страдали от тишины их прощания.

Я все еще ждал слез. Но дочка плакать не стала. Дед Игнат был спокоен. Крепко обняв старика за шею, Оленька, кажется, что-то ему шептала. Он уже отвечал одними только губами, почти без всякого звука. Уставший, обессиленный, ждал он развязки.

Я подошел ближе. Уже проклиная себя за то, что разрешил прощание. В глазах предательски щипало. Взялся оттащить Ольгу от умирающего, но она посмотрела на меня таким глазами, что, испугавшись, я отступил. Она продолжала шептать. Теперь ее я слышал: «Дедушка, вставай. Вставай. Вставай…». Дед Игнат отвечал, стараясь улыбаться: «Прости, Оленька, сказки кончились…»

Господи, отчего ты не вложил в голос ребенка силы? Разве не стоит одно чудо разбитого детского сердца. Я не выдержал и вышел. Только ради Оленьки старик продержался до ночи. Я знаю, он не умирал, покуда ослабшую Ольгу не свалил милосердный сон.

Я с ним прощался последним. Что говорить, я не знал. Не понимал, какие слова понадобятся старику за последней чертой.

— Ну, что, Сережка? Вот одна колоколенка и подкосилась…

— Игнат Петрович…

— Был Игнат, да весь и вышел… — Я едва разбирал его шепот.

— Оленьку не обижай… — тут он из последних сил махнул рукой — знак мне уходить. Я вышел. Или только встал, чтобы выйти. Помню только, как обернулся, а старик все ждал. Показалось ли мне, но только дед Игнат вдруг подмигнул мне.

Три года прошло. Ольга заметно выросла. Барышня уже. От переживаний оправилась быстро. Или только спрятала их поглубже до поры? Детство, как опытный голубятник, умеет защищать своих голубят от печали. Да вот только заметил я у дочери новую привычку: встанет вдруг, губу прикусит, бровки нахмурит, словно вспоминает что-то. Но вот уже и успокоится, постоит молча, да и пойдет дальше, куда собиралась.

А однажды прибегает ко мне:

— Папа, сказку давай. — На колени мне садится, я по щеке ладонью провел: неужто бородой оброс. Нет, показалось.

— Идет бычок качается… — глупая шутка все испортила. Оленька сбежала, обиделась. Сказки рассказывать я так и не научился. Послушал бы с удовольствием, да некого.

А Ольга остановилась у Окна, смотрит куда-то вдаль, сквозь темноту, сквозь эту реальность. Я в том же направлении прищурился. Ничего, конечно, не увидел.

— О чем думаешь? — Спрашиваю.

— Я не думаю.

— Что же ты делаешь? — пристаю с ненужными расспросами. Мое внимание ей не нужно. По крайней мере, не сейчас.

— Я, папа, молюсь.

— А кто же тебя научил?

— Глупый ты, папка. Молитвам не учат, они сами как-то приходят.

Тут-то и вторая колоколенка рухнула. Высоко-то мне было с нее лететь. Передал свой последний привет мне дед Игнат. Я встал рядом, вновь посмотрел за окно. Туда, где расползалась темнота. И начал свою собственную безмолвную молитву. Ту, которой не учат, которая сама…

ГОСТИНЕЦ

Второй день мы на даче. Уже вечер, начинает темнеть. Оленька как угорелая несется из дома. Врезается в деда Игната. Раздосадованная, уперлась старику в живот и толкает. Дед улыбается, но не отступает.

— Что это ты? Или обидел кто?

Ольга в ответ скрипит зубами, руки складывает на груди, смотрит исподлобья. Сердится. Дед чешет в седом затылке. Хочет успокоить ребенка:

— Я сегодня белку видел. Махонькую.

Ольга с дурным настроением расставаться не желает.

— Все ты обманываешь. Не видел ты!

— Как же не видел? Что ж я совсем слепой? — удивляется старик и тянется погладить внучку. Та мотает головой, для ласки не дается.

— Не видел ты. — Но уверенности в голоске нет.

Дед жмет плечами:

— Стал бы я врать. Кабы не видел, так бы и говорил, что не видел. А раз видел… в нашем саду и видел. Она тебе гостинец передала.

Ольга смягчается. Гостинцы она любит.