Сказки дедушки Пихто

Митька только мычал и качал головой пятясь на четвереньках назад.

— Ну чего ты молчишь? Сам же меня придумал, а теперь играть не хочешь!

Мужичок наконец дожевал огурец, упёрся попой в стену, сел, протёр глаза, потряс головой, вдавил голову в плечи, зажмурился крепко-крепко… а когда чуть-чуть приоткрыл левый глаз чтобы посмотреть не исчез ли жучок, то убедился, что тот висит у него перед лицом, и держит в лапах трёхлитровую банку с огурцами, разбрасывая по полу зонтики укропа и листья смородины. Увидев, что Митька приоткрыл глаз, Бука развёл верхние лапки в сторону, словно извиняясь за наведённый беспорядок, но ведь приправа не такая вкусная как содержимое, верно?

— Ты кккто? — спросил Митька, глядя как жучок ловко вытаскивает очередной огурец из банки.

— Крышаед, — тут же ответил Бука, — вот, в гости зашёл, а ты не рад! Я ведь и обидеться могу!

— Тебя не существует! — махнул рукой Митька, и его пальцы прошли сквозь полупрозрачное тельце жучка, и задели банку. Та выпала, и обязательно бы разбилась, если бы Бука не подхватил её у самого пола.

— Тебя не существует! — повторил мужичок, наблюдая за причудливым полётом призрачной божий коровки. Она кружила в лунном свете, то удаляясь от Митьки, то вновь приближаясь, взмывала ввысь, и спускалась пониже, и время от времени делала в воздухе небольшой кульбит, не забывая хрустеть ароматными огурчиками.

— Я тебя придумал! — трясся от страха Митька, думая куда бы спрятаться. А Бука, тем временем доел все огурцы, поставил банку на стол, и увидел губную гармошку, лежащую на книжной полке. Под полкой, лежал брошенный Митькой веник. Жучок радостно перевернулся в воздухе, спикировал вниз, оседлал веник и взмыл вверх. Сделал несколько кружочков под люстрой и пролетев над самой головой хозяина спальни, схватил губную гармошку и выдул песенку:

Божья коровка грустной не бывает.

Подлунная коровка крышу залатает

Будешь ты лениться, плохо трудится

Ночью лунною придёт и забодает!

Пропевая последнюю строчку, Бука разделил веник так, что у него получились рожки, и с весёлым гыканьем пролетел мимо Митьки, развернулся, подхватил брошенную на полу простыню, развернул её словно тореодор плащ, и нацелил рогатый веник на побледневшего мужичка.

— Ой-й-й-й-ёй-ёй… прокричал Митька и на четвереньках бросился вон из комнаты, подгоняемый божьей коровкой на венике, залихвастки исполняющую танец маленьких утят на губной гармошке. Буквально по лягушачьи запрыгнул Митька на кухню и захлопнул дверь, после чего бросился к окну, и с грохотом его запахнул. Задёрнул занавески, а дверь подпёр табуретом, и только после этого бессильно рухнул на диванчик и поклялся, что больше никогда не будет ничего придумывать про крыши, двери и заборы. И вообще, с этой минуты будет говорить только правду. А то мало ли какие ещё букашки прилетят к нему домой.

За дверью всё смолкло. И во всём доме наступила звенящая тишина. Митька обтёр полотенцем вспотевшие от страха шею и лоб, налил в стакан воды, и начал пить прямо из носика чайника.

— Уф, хорошо, — выдохнул он и блаженно улыбнувшись, вытянулся на диванчике.

И тут, из печки донёсся ещё более довольный голос:

— А теперь — играть! — Бука, пробрался через печную трубу и вылетел на перепачканном в саже венике из топки.

— Помогите! — завопил Митька. — Помогите!

— Опять орёшь? — спросила букашка и вытащила из котелка, что стоял на столе, картофелину, — на, пожуй! Успокаивает! Хотя, если у тебя есть подпол, а в нём огурцы, то это лучшее средство от нервов! — и Бука захохотав взмыл вверх, пронёсся под потолком, на секунду задержался у окна, запутавшись в шторе, и подлетев к бледному лицу хозяина дома, скорчил умилительную рожицу плаксиво, на распев произнёс:

— Поиграй со мной!

Митька, как ужаленный подскочил с дивана, перевернул стол, налетел на буфет, запнулся о забытую на полу галошу, откинул от двери табурет и выбежал прочь с кухни.

— Ура! Догонялки! — радостно вопил Бука, носясь по комнатам за Митькой, изредка бодая его веником. — Эге-гей! Поторапливайся! Ух, весело! Это тебе не старушек обманывать, от меня не убежишь! — Бука подсадил запыхавшегося мужичка на веник и пронёс его из сеней в кухню, оттуда в спальню, из спальни обратно в сени. А им в след улюлюкали Мефодий с Фомушкой, радостно доедавшие по второй банке сливового варенья.

В какой-то момент, Митька изловчился, соскочил с веника, и свалился в кадку, что в сенях стояла, именно в ней на зиму огурцы солили, что так Буке понравились. С перепугу, Митька решил что кадка это его единственное спасение, и схватив крышку, укрылся в кадке.

— Извините, — раздался робкий стук по стенке, — а вы там долго сидеть собираетесь?

— До утра! — ответил Митька непривычно высоким голосом, — я читал, что как только петух пропоёт три раза зорьку, все наваждения должны исчезнуть!

— Вот только я не наваждение, — сел на крышку Бука, — я твой придуманный жучок — крышаед, ты сам так бабе Маше сказал, чтобы не признаваться, что работу плохо сделал!

— Я завтра всё-всё сделаю! — взмолился Митька, — а ещё дров нарублю, воды принесу и это, рецепт напишу! Честно-честно!