Читаем Сказки для добрых сердец полностью

Пионы. Белые, розовые, бордовые. Плотные мячики-бутоны и пышно распустившиеся взрослые цветы.

Ирисы. Изящные, желто-лиловые.

Лилии. Ярко-оранжевые с черными крапинками. Очень гордые, немного неспокойные цветы.

Еще лупинусы. Белые, розовые, фиолетовые. Стройные, как свечи.

А гладиолусы? Им хочется казаться очень строгими. Но это не так. Гладиолусы розовые, белые, светло-оранжевые добры и задумчивы. Красные же и темно-бордовые гладиолусы серьезны и даже мудры. Так казалось вазе.

А флоксы? Золотые шары? Разноцветные садовые ромашки? Душистый горошек? Разве вспомнишь все цветы лета!

Но вот появлялись астры. Хозяйка очень любила астры. Ваза тоже. Конечно, они красивы. Бордовые, белые, темно-красные, сиреневатые с чуть блестящими округлыми лепестками или бледно розовые, бледно-сиреневые, светло-желтые с острыми, тонкими, будто настороженными лепестками.

Чудесные цветы, но грустные. Ведь астры — это осень. Долго цветут астры. Всю долгую осень. До первого снега.

А потом? Зимой ваза остается без цветов? Нет, конечно. Морозной зимой в теплых оранжереях с маленькими искусственными солнцами-светильниками всегда растут цветы.

Каллы. Скромные, но гордые своей прохладной белизной.

Гвоздики. Розовые — нежны. Красные — торжественны. Белые — очень спокойны.

И конечно, розы. Они так прекрасны… Так прекрасны… Что иногда, кажется, устают от своей красоты.

Вот так и жила ваза: круглый год с чудесными цветами.

…Но однажды зимой в мороз и снег хозяйка принесла домой не гвоздики, не розы, не другие какие-то тепличные цветы. Хозяйка налила в вазу свежей воды и осторожно опустила в нее обыкновенные, ну, самые обыкновенные, голые замерзшие ветки. Они были так холодны, что ваза даже чуть вздрогнула.

— Это, — сказала хозяйка, поправляя ветки, — тополь. На него с крыши снег сполз. Ветки обломал.

«Странно, — подумала ваза, — зачем нужны холодные, без единого цветочка ветки? Разве на них распустятся розы или гвоздики? Ясно, не распустятся».

Хозяйка, конечно же, знала об этом. Но все равно каждый день меняла веткам воду. Ставила их на солнце, рассматривала: будто ждала чего-то необыкновенного.

А ваза удивлялась, что же необыкновенного может появиться на ветках обыкновенного тополя.

Но вот однажды утром, когда на улице мела метель, а стекла окон были разрисованы морозом, ваза услышала тихое шуршание. Потом кто-то ойкнул. Потом чихнул. Потом шепотом, потому что все, кроме вазы, еще спали, сказал: «Здравствуйте!»

И вдруг запахло весной. Теплым весенним ветром, первой весенней зеленью, просто солнцем весны. Что за чудо! На улице снег стеной, а откуда-то весной повеяло. У вазы, если можно так сказать, даже голова закружилась. Она тихонько зазвенела, разбудила хозяйку.

Не знаю, почувствовала ли хозяйка, что в комнату весна пришла, но она сразу раздвинула шторы и подошла к вазе.

— Ну вот, — сказала она, — не зря мы с тобой ждали.

И тут ваза увидела, что на одной из тополиных веток появился крохотный ярко-зеленый клейкий листочек. «Так это он весну принес, — поняла ваза, — весну зимой, в снег. Такой маленький…»

И всеми гранями старинного, много повидавшего на своем веку стекла ваза приветливо прозвенела:

— Здравствуй! С днем рождения!

СКАЗКА ОБ ОСЕННЕМ ВЕТРЕ

Жил-был ветер. Сначала хорошо жил, весело. Время было жаркое, а потому везде и всюду ветру радовались… Подует ветер с поля — аромат горячих колосьев принесет. Люди довольны. С луга ветер подует — запах скошенной травы прилетает. Снова люди довольны.

Ну а уж если с моря ветер влажную соленую прохладу принесет — люди радуются, нарадоваться не могут.

Ветер умел делать множество вещей. Умел листать страницы книг. Правда, не всегда в нужную сторону. Умел сушить стираное белье не хуже солнца. А еще умел надувать парус лодки и гнать ее по синему морю.

Все у ветра хорошо получалось. И поэтому, если иногда он слишком громко хлопал окнами, никто на него не обижался. Ведь что бы делали люди жарким летом без доброго свежего ветра!

Так было летом. Но вот пришла осень. Холодная, сердитая осень. Небо затянулось тучами серыми-серыми. Дождь полил сильный-сильный. Все по домам попрятались. И люди, и кошки, и собаки, и зайцы, и волки. Вот только ветер на улице остался. Не было у него дома.

Остался ветер под холодным дождем без крыши. Летал он по холодному лесу среди облетевших, без единого листочка деревьев. Летал ветер в поле, в поле сером, без единого желтого теплого колоска. Летал над холодным морем. Не синим, как летом, было море, а серым, как осенний дождь. Летал-летал озябший ветер, а чем быстрее он летал, тем холоднее становилось.

Совсем замерз ветер. А люди в теплых домах спрятались.

— Попрошу людей пустить меня в дом погреться, — решил ветер. Подлетел ветер к самому красивому дому, постучал в окно.

— Пустите меня, пожалуйста! Это я, ветер! Мы летом дружили, а сейчас мне холодно.

Но люди плотнее закрыли рамы и отошли от окон.

«Они не узнали меня», — подумал ветер. Снова постучал в окно, снова пожаловался на осенний холод и дождь, снова попросил пустить его в дом погреться.

Перейти на страницу:

Похожие книги

На пути
На пути

«Католичество остается осью западной истории… — писал Н. Бердяев. — Оно вынесло все испытания: и Возрождение, и Реформацию, и все еретические и сектантские движения, и все революции… Даже неверующие должны признать, что в этой исключительной силе католичества скрывается какая-то тайна, рационально необъяснимая». Приблизиться к этой тайне попытался французский писатель Ж. К. Гюисманс (1848–1907) во второй части своей знаменитой трилогии — романе «На пути» (1895). Книга, ставшая своеобразной эстетической апологией католицизма, относится к «религиозному» периоду в творчестве автора и является до известной степени произведением автобиографическим — впрочем, как и первая ее часть (роман «Без дна» — Энигма, 2006). В романе нашли отражение духовные искания писателя, разочаровавшегося в профанном оккультизме конца XIX в. и мучительно пытающегося обрести себя на стезе канонического католицизма. Однако и на этом, казалось бы, бесконечно далеком от прежнего, «сатанинского», пути воцерковления отчаявшийся герой убеждается, сколь глубока пропасть, разделяющая аскетическое, устремленное к небесам средневековое христианство и приспособившуюся к мирскому позитивизму и рационализму современную Римско-католическую Церковь с ее меркантильным, предавшим апостольские заветы клиром.Художественная ткань романа весьма сложна: тут и экскурсы в историю монашеских орденов с их уставами и сложными иерархическими отношениями, и многочисленные скрытые и явные цитаты из трудов Отцов Церкви и средневековых хронистов, и размышления о католической литургике и религиозном символизме, и скрупулезный анализ церковной музыки, живописи и архитектуры. Представленная в романе широкая панорама христианской мистики и различных, часто противоречивых религиозных течений потребовала обстоятельной вступительной статьи и детальных комментариев, при составлении которых редакция решила не ограничиваться сухими лапидарными сведениями о тех или иных исторических лицах, а отдать предпочтение миниатюрным, подчас почти художественным агиографическим статьям. В приложении представлены фрагменты из работ св. Хуана де ла Крус, подчеркивающими мистический акцент романа.«"На пути" — самая интересная книга Гюисманса… — отмечал Н. Бердяев. — Никто еще не проникал так в литургические красоты католичества, не истолковывал так готики. Одно это делает Гюисманса большим писателем».

Антон Павлович Чехов , Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк , Жорис-Карл Гюисманс

Сказки народов мира / Проза / Классическая проза / Русская классическая проза