Сказки для маленьких и взрослых

Проволоке, что — кто главнее решать не с кем. Куда тащат — туда и тянется. Куда гнут — туда и гнется.

Только проволока — не кружева резные. Никому не в радость. Вот и стали ее ругать все.

Ржавая, да некрасивая.

Обиделась тогда проволока. Послушная была. Никому слова плохого не сказала, а все равно напраслину на нее возводят.

Молчит, да злиться. Злиться да молчит. Колючками обрастать стала. Острыми да длинными.

Соседи про коз, морковку, давно и позабыли. Колючки ругают.

И царапаются они и колются и козам шерсть дерут, а уж про калитку с певучим крипом никто и не помнит.

Через колючки и сами ругаться стали.

У кого Крыша выше да Крыльцо ровнее и шум идет по дворам и гам.

Кто-то взял да головню из печки с углями в соседний двор по сердцу и бросил.

Загорелся в одном дворе стог, да ветер искры на другой двор перекинул.

Тут и сарай сухой гореть стал.

Увидели пожарные дым. Приехали с колокольным звоном да бочками. Стали горелое тушить, а подворьям уже и не помнится, что они горят — все кричат, да головнями кидаются.

Как тут пожарным справится?

Городового позвали со свистком.

Тот приехал на красивой лошади в синей фуражке с громким свистком — свистел, свистел — да не слышно его свистка, шум, гам, огонь, дым да копоть. Не справится городовому.

Поехал воеводу звать.

Приехал воевода с ротой солдат да двумя пушками.

Стали из пушек и ружей палить.

Разорили в полное несостояние оба двора.

Вышел воевода — ус покрутил — кто виноватый тут в драке вашей?

Посмотрели драчуны на разорение. Ни дворов, ни коз, ни морковки с капустой, только уголья да пепел.

Откопали один кривой гвоздь, который Мастер выбросил за не надобностью.

Вот говорят — он и виноватый.

А чего это вдруг гвоздь виноватый? — Спрашивает воевода.

— А кривой потому, что! — Ответили все хором. — Хотели из него красивый забор построить, да вот до пушек стройка дошла.

— Хорошо — Говорит Воевода. — Раз он виноватый — Я его в тюрьму посажу. Будет ему ученье.

Посадили кривой гвоздь в тюрьму и определили ему жестокое наказание, десять лет на воде и хлебе, за то, что он еще и ржавый.

А соседи подобрели сразу — есть кто самый ржавый, да кривой. Они-то все равно чище да прямее и успокоились и пошли уголья да горелое разбирать.

Пришел Мастер — видит, дело тут было страшное, военное, и спрашивает.

— Что ли я не с того места кружевной забор строить начал.

— Нет! — Говорят все хором. — Ты кривой да ржавый гвоздь в мусор выбросил, а надо было его в тюрьму посадить, тогда бы мы и кружевной забор сладили.

Жасмин

Серые тени. Светляк вопил в сумке, желая из нее выбраться и чем-то мне помочь. Но, чем он мне поможет здесь, мне было пока совершенно неясным.

В серых тенях не было того, что можно было назвать реальностью.

Здесь формами, объемами, дождями, молниями серым липким туманом были мысли и чувства.

Куски истерзанной памяти и ощущений. Жадность, грех и праведность, здесь становилось твердью или жидкими болотами. Тяжким сводом над головой и тусклым пятном ведения, которое вряд ли можно было назвать солнцем.

Я стоял, на каком-то обломке скалы, висящем в сером клубящемся тумане. Не было ни дороги назад, ни дороги вперед. Здесь я еще даже не был рожден.

Я сел на камни и достал коробку со светляком. Что делать я совершенно себе не представлял, да и как и что я мог здесь сделать?

Я достал светляка — большую муху с полупрозрачными крыльями и светящимся брюхом и отпустил. Светляк затрещал жестко и свечой взлетел вверх, выхватив в серой мути зеленый шар чего-то вещественного.

Высоко заверещал, и передо мной упали тяжелые белые, переливчатые струи истока жемчужного ручья.

Я поежился и рефлекторно полез за спину.

Клинок был моим единственным правом на существование в серых тенях, но ножны с оружием отсутствовали.

Я посмотрел на себя и понял, что светляк звал Жасмин.

Доспехи растворились в серой походной хламиде, сапоги превратились в, сбитые вечными дорогами, веревочные сандалии.

Что-то брякнуло глухо справа, и я повернул голову. Это был посох пилигримов.

Отполированный заскорузлей кожей ладоней, он желтовато поблескивал. Я взял его и привычно взвесил на ладони.

— О боже! Здесь все это не имело смысла. Привычки мечника и все мои навыки исчезали и были бесполезными.

Я положил посох поперек коленей и опустил голову. Светляк, откуда-то сверху пулей упал мне на плечо и гордо застыл, словно его вылепили из плотной глины.

— Я ждала тебя, Мастер. Очень долго. И ты пришел. — Я поднял голову и посмотрел на Жасмин.

— Не, надо, Жасмин. Я ослепну, и Терра падет. Зачем ей слепой проводник?

Именно Жасмин была тем, что во всех пределах Терры называют Любовью.

Во всех ее отражениях, воплощениях, радости, горя и муках.

Она бросала воробья в когти сокола, когда тот защищал свою кладку.

Она заставляла биться насмерть волков за обладание волчицей.

Она была самым великим наслаждением и самой страшной болью.

Она зажигала гнев Хартленда в сердцах павших воинов.

Она была тем, что порождает жизнь и часто отнимает ее.

Она хранила Жемчужный ручей и в его искрах были миллионы глаз, хотя мне не было никакого смысла просить их. Я знал, что они видят.