Сказки для Марты

Наглотавшись воды, вопреки всем теориям дарвинистов о Воле К Жизни, я мигом перестал сопротивляться и позволил стихии увлечь тело вниз. Василию пришлось потрудиться, разыскивая меня у самого дна, где видимость была близка к нулевой. В конце концов он ухватил меня за волосы и поднял на поверхность.

Из всех отверстий хлестала вода, фактически я утонул, а после - был возвращён к жизни: Василий умел делать искусственное дыхание виртуозно, по всем правилам черноморской науки о спасении утопающих.

Бу дь на его месте кто другой, на том бы моё обучение и закончилось, но мой вахтёр был несгибаем: дав мне отдышаться и проблеваться, он снова швырнул меня в воду - в самый неожиданный момент, на полувыдохе.

На этот раз я даже не успел испугаться. Крошечные пузырики воздуха вырвались изо рта подобно стайке рыбёшек. Я проводил их равнодушным взглядом и устроился поудобнее в своей водной купели, поджав ноги, будто космонавт в открытом космосе. Мимо проплывали медузы, какие-то небольшие полупрозрачные образования или организмы, юркие рыбы величиной с мизинец ворошили мне волосы, на дне покачивались кустики морских растений.

Вода была насыщена жизнью.

Заворожённый этим зрелищем, я висел в пустоте, нисколько не озабоченный кислородным голоданием и близкой смертью. Всё тело наполнилось ЗВУЧАНИЕМ. Я и теперь не знаю что это было. Возможно, наука о физиологии процесса превращения живого человека в утопленника способна объяснить происхождение этого явления: гул, вибрация, сотрясение. Больше, чем звук. Нечто пронизывающее тебя насквозь, нечто, способное перевернуть все предидущие представления о себе самом.

Когда Василий, наконец, вытащил меня, и мне удалось откашлять большую часть солёной воды из лёгких, я улыбался.

В тот день я научился плавать.

Нос

Евреев хоронят не в гробу, а в тряпице: пакуют, перевязывают крест-накрест как бандероль, и - отправляют по назначению.

Еврейский труп не похож на человека.

Его не реставрируют. Никакой косметики.

Никаких иллюзий: в лоб не целуют, по имени не называют, ясно ведь: здесь одна скорлупа (клиппа). Кожура. Самого человека - давным-давно след простыл, где он теперь - неизвестно, да и не нашего ума это дело.

Что до скорлупы: её не жаль и в землю.

На похоронах ко мне подошёл старичок - маленький, сухонький, чуть сгорбленный. Улыбчивый. Сперва я принял эту улыбку на свой счёт, но скоро выяснилось, что это - просто гримаса, которая приросла к лицу, хорошо прижилась и стала частью натуры. Такое случается: улыбка-призрак. Живёт человек, улыбаясь в пустоту, даже не зная, что улыбается. Может, и знал когда-то, но давным-давно позабыл.

Григорий Исаевич, - сказал старичок.

Григорий Исаевич умер, - ответил я, взглядом указав на похоронную тележку.

Он постоял, глядя на спелёнутое, завязанное узлом тело моего дедушки, улыбаясь и кивая покойному - ласково и печально, затем снова повернулся ко мне: Григорий Исаевич был исключительным человеком!

Я знаю, - сухо ответил я.

Вы ничего не знаете, - сообщил улыбчивый старичок, - вы слишком молоды, чтобы знать. Возможно, вы - подозреваете. Возможно, у вас имеются кое-какие догадки. Но кому они интересны - ваши догадки?

Я посмотрел налево. Потом направо. Никто не обращал на нас ни малейшего внимания. Все делали вид, что слушают раввина. Раввин пел.

Старичок смотрел на меня, продолжая улыбаться. Теперь его улыбка напоминала оскал хищной рыбины, приготовившейся к атаке.

Вы думаете, знание это - где-то здесь… - неожиданно он наклонился вперёд, и довольно крепко стукнул маленьким кулачком меня прямо в лоб. Я слегка растерялся, попытался отмахнуться, но не тут-то было: он ловко увернулся и снова постучал (было чертовски больно!) - по затылку.

Сокрушительная пустота! - заявил он с торжествующим видом. - Звон - и ничего больше! Ваш дедушка знал об этом. А вы - понятия не имеете.

Сказать, что я опешил - не сказать ничего… Подобное состояние я испытал однажды по-малолетству, застав в учительской преподавателя математики - пожилого сухопарого очкарика, которого все мы немного побаивались, с молоденькой, только что из университета, преподавательницей истории. Они держались за руки и плакали.

Если бы они целовались или занимались любовью, это смутило бы меня меньше. Помню, я выскочил как ошпаренный, а на следующий день избегал смотреть им в глаза.

Вот и теперь - уж не знаю почему - мне было трудно смотреть в глаза человеку, которого, по логике вещей, я преспокойно мог удалить с поля. Послать подальше. На крайний случай: извиниться, сослаться на обстоятельства…

Мне больно!

Вот и хорошо, что больно, - кивнул старичок: очень хорошо! Потому что пока вам не станет по-настоящему больно, вы и с места не сдвинетесь. Я с удовольствием сделаю вам больно… (на всякий случай я отодвинулся) очень больно… и ещё больнее…