Сказки французских писателей

Этот уголок дома был настолько особенным, непохожим на другие, что даже такому бездушному служаке, как эксперт, стало здесь не по себе. Потускневшая золотая парча, которой отделаны были стены, обвисла широкими рваными лоскутами, скрепленными кое-где английскими булавками. Три кресла, обитых атласом, который, вероятнее всего, прежде был розовым, а теперь протерся, изодрался и лоснился от грязи, растеряли почти все пружины, а те, что уцелели, оказались небрежно привязанными к подлокотникам выцветшими лентами. В углу, под заколоченным круглым оконцем, небольшой туалетный стол с высокой створкой открывал взгляду потемневшее зеркало, где, словно звезды, мерцали несколько серебристых блесток. Любой другой, окажись он на месте ледышки-эксперта, заметил бы, как мелькнула в нем посторонняя, чужая тень. Правда, совсем крохотная тень…

При взгляде на упрятанный в стене кукольный альков с ветхими занавесками, со старыми сбитыми простынями, где отпечатался посреди перины след тела, невозможно было сдержать дрожь. Ибо всякому ясно, что не могла бы так примять постель фарфоровая или тряпичная кукла и не могли бы исходить от нее, как от человека, запах и тепло.

Прошло время. Эксперт долго готовил отчет, потом передал его в контору, выбранную для детального ознакомления с ним. Медленно тянулись недели, пока наконец группа лучших инженеров не осуществила разработку новейшего устройства, которое позволит, при помощи простого рычага, обратить в пыль старинное жилище. Оставалось лишь построить этот аппарат.

Случилось так, что в это самое время ребенок, разговаривавший во сне, один из тех, кто принадлежал к завсегдатаям особняка XVII века, серьезно заболел. В бреду он беспрестанно поминал незнакомку, которая его убьет, если он выдаст ее тайну. Встревоженные родители приступили с расспросами к товарищам сына, но им ничего не удалось выведать.

Мальчики делали удивленные глаза и всеми святыми клялись, что понятия не имеют, о чем говорит больной.

Но однажды подросток из их ватаги, внезапно повзрослевший, которого дядюшка — секретарь министерства — устроил в свое учреждение посыльным, явился к отцу мальчика, говорившего во сне, и сказал ему такие слова. «Говоря по правде, — тоном превосходства молвил он, — есть в особняке, где собираются ребятишки из соседних домов, нечто или некто, кому лучше бы оттуда убраться». По виду и по голосу он уже был точной копией старших членов семьи — высокопоставленных чиновников, на которых стремился походить. Он подбривал усы, которые утратили шелковистость и сделались жесткими, как конский хвост, прилизывал волосы, на голове носил мягкую шляпу, а в руке — тросточку. Хоть он еще совсем недавно вышел из детского возраста, никто про это больше не вспоминал, — так много уже в нем было черт того, кем он желал бы стать.

Узнав обо всем, несколько отцов семейств собрались как-то после работы в старом доме. Решено было спрятаться и проследить за детьми. Был среди них и один старый врач, человек умный, добросердечный, любознательный и способный тонко чувствовать, которого приключение увлекло куда больше, чем ему хотелось бы сознаться в этом.

Собравшиеся зрители и помыслить бы себе не могли о зрелище более загадочном, чем то, которое увидели собственными глазами, но они вынуждены были признать, что бессильны подыскать ему хоть какое-то объяснение. Одни утверждали, что очарованы способностью детей изобретать совершенно необыкновенные игры. Они вернулись домой задумчивыми, полными сожалений о днях юности, уважения и даже зависти к своим малышам. Другие пришли в негодование, потому что неспособны были взять в толк, как это можно тратить время на такие пустые забавы.

Что же касается старого доктора, то он думал иначе. Ничто не укрылось от его зорких глаз, привлекло его внимание и темное зеркало туалетного столика. Он остерегся бы поклясться в этом, но в иные моменты ему там виделось нечто, какая-то тень, мимолетное отражение поразительного лица.

Той же ночью со сложенным листом белой бумаги в кармане он вышел из дома и зашагал по дороге, ведущей на строительную площадку. На улице ничего почти не было видно. На небе — ни единого проблеска света. Там медленно клубились тучи, и чудилось, что слышится глухой гул, словно от мерной поступи стада волов.

Издалека заметен был один лишь особняк XVII века. Дивный свет, струившийся из его окон, бледный, голубоватый, холодный, как блеск клинка, навел старого доктора на мысль, что сама луна могла оказаться заточенной в нем.

Стоило ему, однако, подойти к двери, как все погасло, и он обрадовался, что захватил с собой свечу и спички. Доктор поднялся на чердак и вошел в комнату, где, как он заметил, собирались дети. Не колеблясь, направился к туалетному столику, достал белую бумагу и с задней стороны приложил ее к зеркалу, в котором тотчас появилось отражение: кукольный альков с ветхими прозрачными занавесками, и в нем — не фарфоровая или тряпичная игрушка, а живое, дышащее, крохотное создание женского пола, совсем юное и совсем старое, и привлекательное, и отталкивающее на вид.