Сказки французских писателей

— Отлично, — смеялись они. — Ненастье приносит счастье, пора на охоту!

Они имели в виду охоту на лосей, поскольку только к ней и имели охоту.

В этой охоте везло всем, и местная поговорка гласила: чем пуще дождь, тем лучше лось!

Это попросту означало, что горы окутал туман, что лосям наверху одиноко, что на солнце они не надеются и спускаются в долину развеяться.

Охотники их поджидали, об оконные стекла расплющив носы, и когда наступало время охоты, охотничьи псы отстранялись от работы и отправлялись спать.

И, чуть ветер начинал стихать, охотник в ночи, держа огарок свечи, выходил за порог, встречал свой трофей и забирал его к себе домой. И лось жил у него, пережидая ненастье, и возился с детьми день-деньской.

А когда погода меняла наряд и водружала на голову весеннюю соломенную шляпу с широкими полями, лось, распевая песни, поднимался назад.

Под ручку с хорошей погодой возвращался и солидный попугай, переливаясь всеми цветами радуги, а с ним — старый разносчик газет: он пришвартовывал к острову лодку, древнее которой не видывал свет.

И, расправляя крылья, попугай орал во всю глотку:

— Что это за новости, почему никто не покупает новости?

А старый разносчик газет подмигивал и смеялся, от торговли печатным словом он в нем давно разочаровался, и с некоторых пор голос его звучал надтреснуто, как склеенный фарфор:

— Новости с Великого Континента!

— Последние выпуски «Надувателя» и «Соглашателя»!

— Вести из притонов и казарм солдафонов!

Он прекрасно знал, что островитяне газет не читают, но из года в год у него покупают все до последней газеты мятой, не интересуясь при этом датой, просто, чтобы поддержать его в жизни, и еще потому, что он не докучал им своими визитами. И поскольку денег у островитян не водилось, им приходилось расплачиваться монетой Баламутских островов: рыбой, вареньем из розовых лепестков, табаком, апельсинами, ракушками, бананами, — и разносчик газет отбывал, весьма довольный островитянами.

На прощание они махали ему рукой, а другой, не занятой процессом прощания, рукой бросали газеты под ноги, и Лап-не-покладай тут же их подбирал и сжигал.

Газеты весело горели, а дети танцевали вокруг Лап-не-покладая и пели, передразнивая солидного попугая:

— Что это за новости, что это за новости?

Черный от копоти и дыма и весьма удрученный этим инцидентом, попугай пожимал крыльями и в тот же момент вместе с ветром, уносящим пепел последних новостей, улетал на Великий Континент.

Вот так островитяне, что ни день, веселились по любому поводу.

Потому что, бороздя на лодках моря или обрабатывая поля, они никогда не забывали, что тоже когда-то были детьми, и неустанно устраивали затеи, и если на острове отдыхало пламя веселого костра, значит, наступала пора открывать сверкающие фонтаны, или стартовали лосиные бега, или соревновались воздушные змеи.

Бывали и праздники для взрослых, например, при удачной рыбной ловле гонцы разносили вести во все концы, и на Большой площади большой концерт давали тунцы — в тех местах они славились как музыканты и певцы.

А тех тунцов, которые за игру на трубе и дудке становились обладателями призов, бросали обратно в море — на них надевали золотые медали из того же металла, что и рыболовные крючки.

Остальных, правда, съедали. Вряд ли это нравилось тунцам, но, к счастью, такая неприятность случается в жизни только однажды.

Бывало, островитянин падал за борт во время ловли тунца, и тогда прожорливые акулы съедали ловца.

При этом он никогда, не говорил: «Такое может случиться только со мной!»

Он знал, что такое может случиться с каждым.

И случалось — когда не он, а другой падал со слишком высокой кокосовой пальмы вниз головой и лежал на твердой земле, неживой. Тогда на острове говорили: «Кокосы съели его!» И веселье стихало, и только незатейливая музыка еще звучала, не ликующая, как вначале, а полная грусти и печали.

И под эту грустную музыку островитяне напевали:

Карусель кружиться будет все по кругу и вперед,
Даже если с Карусели кто-то упадет!

[154]

И островитяне просто в лепешку разбивались ради родственников того, кто разбивался, падая с пальмы, тонул, был съеден, исчезал, уходил, — их надо было утешить и помочь им по мере сил.

Эхо Карусели взмывало над Ничегостровом, к Великому Континенту через море полетев, и волны подхватывали припев.

Это эхо, как бы оно ни звучало, слух обитателей Континента обычно смущало, особенно тех, кто жил в столице По-павлину-пли — в городе охотников на павлинов. У попа-влинуплинцев павлины были главной статьей дохода, и ворота бойни, этого весьма важного государственного учреждения, украшало социальное обоснование его существования: «По-павлину-пли, комиссия по экспорту во все концы земли».

Павлинов на бойне отстреливали поточно — точно и срочно.

Привозили их на грузовиках, сгружали, павлины веером хвосты распускали, и охотники, сидя на складных стульчиках, были рады стараться: простреливали эти мишени со скоростью пятьдесят или шестьдесят павлинов в минуту, в зависимости от требований эксплуатации.