Какое-то воспоминание высунулось из небытия и ткнулось в сознание своим холодным носом. Оранжерея, полная маленьких, трепещущих огоньков. Разлитые по полу и стенам тени. Бабушка с трубкой в зубах: «Вообще, конечно, курить при растениях почти то же самое, что курить при детях. Но если иногда не вольничать, тем более в собственном доме, зачем вообще все?» И ее собственный, забытый детский восторг, теплый и чуть пузырящийся, как лимонад. Сопричастность таинству.
Морган вдруг разозлилась. Всколыхнулась недавняя, уже остывшая было, ссора с тетей Катей. Свечи, трубки… Да как она может?.. Какое она имеет право вспоминаться вот так? Глупости. Все – глупости.
Галчонок удивленно подскочил, когда рыжая девочка, потоптавшись возле цветов, вдруг наподдала ногой лейку и вышла вон. Лейка обиженно завалилась на бок. Птенец запоздало возмутился и подумал, что люди – совершенно безумные существа.
Лаэрт стоял на крыльце, мерз и курил. Он вспоминал старика сторожа и его правую руку, изрезанную толстыми шрамами. Дедок был жилистым, крепким, носил рубашки с короткими рукавами, из под которых, кроме шрамов, выглядывали синие линии старых татуировок. Он никогда не говорил о том, как и где повредил руку, вообще не вспоминал о ней, пока не приближалась непогода. Тогда сторож метался по дому, хватаясь то за одно, то за другое дело, обматывал рубцы холодным мокрым полотенцем и рявкал на каждого, кто пытался с ним заговорить.
Где бы найти такое полотенце…
Из дома выскочила Морган, увидела на крыльце Лаэрта и смущенно улыбнулась. Вид у нее был разгневанно-растрепанный. Точь в точь галчонок, подумал Лаэрт и протянул ей пачку.
– Куришь?
– Нет. – Ответила Морган и взяла сигарету.
– И правильно – Лаэрт поднес ей зажигалку – Никакого удовольствия.
Она молча затянулась и поморщилась – крепкие.
– У тебя все в порядке? – спросил сосед.
– Нет. А у тебя?
– Та же фигня.
– Ясно. – Морган сделала еще пару затяжек, с ненавистью поглядела на сигарету и затушила ее о перила. – Пойдем, чайку попьем?
– Пойдем.
Тетя Катя переливала густое, тягучее варенье в креманку. Вишни переваливались через край, сверкая, как рубины. На столе стояли две чашки из тонкого фарфора и такие же блюдца с венком незабудок по кайме. Лицо тети Кати было счастливо-умиротворенным, светло-рыжие волосы косой сбегали по левому плечу, и во всем ее облике было что-то очень ванэйковское. Вид несколько портил старый передник с картинкой женского тела в кружевном белье. Вот она подняла голову и посмотрела на вошедших. Во взгляде тут же появилась холодноватая отстраненность, как бывало всякий раз в присутствии Лаэрта.
– Добрый день. – поздоровалась она.
– Добрый. – отозвался Лаэрт. – Волшебный запах.
С кастрюльки упала последняя капля, и тетя Катя подвинула креманку по столу:
– Угощайтесь!
Морган вильнула к буфету за еще одной чашкой, но тетя остановила ее.
– Я пока не буду. Совсем забыла, ко мне скоро придут за книгами, нужно их собрать. Дегустируйте без меня.
Она аккуратно сняла передник и выплыла из кухни. Морган мысленно пожала плечами. В ее руках уже сверкал чайник, и в чашки лилась пахнущая бергамотом заварка. Лаэрт наблюдал за ней с полуулыбкой и чувством легкого дежа вю. За всем этим уже саднило будущее сожаление. Нужно рассказать. Но как можно рассказать такое? Как можно – ей?
– Ну вот. – девушка взяла тост и окунула ложку в варенье. – В школе меня считают ведьмой. Из-за этого и одного дурацкого совпадения у меня теперь есть смертельный враг. А еще все вокруг напоминает мне бабушку. Которую после всего ее мистического творчества и вспоминать не стоит. Как-то так. А что случилось с тобой?
Лаэрт поерзал на стуле, устраиваясь поудобней, бессознательно вытащил зажигалку и несколько раз повернул колесико. Огнек коротко вспыхнул, погас, вспыхнул…
– Зря ты так. – Произнес Лаэрт. – Твоя бабушка… Я ей очень многим обязан. Я…