Сказки и были Безлюдных пространств

А путь и правда был труден. Гораздо тяжелее, чем дума­лось вначале. Несколько раз от неожиданных ливней вздува­лись горные речки и перекрывали дорогу. Однажды на слан­цевой осыпи заскользили две вьючные лошади и ухнули со стосаженного обрыва — вместе с частью продовольствия и медикаментами. Пришлось сокращать рацион и надеяться, что обойдется без серьезных ранений.

Двигались по горным дорогам уже неделю. То верхом, то с лошадьми на поводу. Путь был однообразен и, кажется, бесконечен. Воздух полон запаха горькой коры. Этот запах навечно впитался в форменное сукно и попоны. Короткий отдых давали только остановки в горных деревушках: можно было купить молока и свежего хлеба. В этих же деревушках узнавали, что следом за кирасирами, на расстоянии одного перехода, движется полусотня горной конницы мятежников. Откуда это знали крестьяне, было непонятно. Может быть, здесь, в горах, действовал какой-то особый тайный телеграф.

Мальчик Максим был по-прежнему немногословен и за­стенчив. Не жаловался, только осунулся и потемнел лицом. Но каждое утро старательно умывался ледяной горной водой — ординарец Филипп поливал ему из котелка. Осталь­ные офицеры тщательно брились — тоже без теплой воды и с плохо выстиранными в ручьях полотенцами. Все стали сдер­жаны и очень учтивы друг с другом. Потому что вместе с ус­талостью копилось раздражение — дай ему прорваться, и не­далеко до стычки.

Один раз такое случилось между корнетом Гарским и подпоручиком Радичем. На глазах у всех прочих. Уговоры о примирении оказались напрасны, уже сверкнули вынутые сабли.

— Господа, одумайтесь, — последний раз проговорил барон Реад. Без всякой пользы. Более ничего не препятство­вало дуэлянтам, ибо вмешательство противоречило гвардей­скому кодексу.

Максим широко раскрыл глаза и закусил губу. Корнет Виктор Гарский, ставший в позицию, вдруг оглянулся на мальчика.

— Попросите суб-корнета удалиться, — произнес он слегка заносчиво. — Лишний вид крови не идет детям на пользу.

Тогда тихо, но решительно суб-корнет Шмель сказал:

— Прекратите, господа. Я… очень прошу.

Сабли дрогнули. Подпоручик Радич первый правильно оценил сказанное и кинул клинок в ножны.

— Воля вашего в… ваше слово — закон, суб-корнет.

И все сделали вид, что происшедшее — шутка. Кроме полковника, который лишь сейчас подоспел к месту дейст­вия и вмиг разобрался в случившемся.

Изменивши обычной сдержанности, полковник Глан на­орал на «этих растопыривших перья петухов», поставил их по струнке.

— Вы ведете себя как сопливые школяры, не поделившие промокашку! Забыли, ктовы и какаяу вас задача? Срам! При повторении подобного будете разжалованы в рядовые! Помните, что в походных условиях у меня есть право на такой шаг. По крайней мере, до решения Всегвардейского офицерского суда, который сделает окончательные выводы… А теперь приказываю немедленно позабыть глупую стычку и помириться! Протяните руки…

Глядя в землю, корнет и подпоручик сунули друг другу ладони и разошлись. Этот случай разбил на какое-то время однообразие похода. Уже через полчаса все вспоминали о нем со смехом. Лишь Максим держался в сторонке. Сидел на валуне у края поляны, где остановились на привал, отвернул­ся к зарослям шиповника, сгорбился неприкаянно. Ротмистр Реад мягко подошел к мальчику со спины.

— Примите мои поздравления… суб-корнет. Ваша реши­тельность спасла, возможно, жизнь кому-то из этих офице­ров…

Максим, не поворачивая лица, шевельнул плечами. Реад встал сбоку, нагнулся.

— Ну, право же… Максим… Я понимаю, вас расстроило это нелепое происшествие, но… зачем уж так… Возьмите мой платок. Он почти чистый.

— У меня свой… тоже почти… — И Максим шмыгнул носом. Мятой тряпицей мазнул по щекам. — Барон… не го­ворите никому про… это. Ладно?

— Слово чести. Хотя что здесь особенного? Ведь причина ваших слез не страх…

— Именно страх… — Максим опять шмыгнул ноздрей. — Я испугался, что они порубят друг друга…

— Это не тот страх, которого следует стыдиться. Впро­чем, я дал слово…

Эти слезы не были у Максима единственными. Однажды ночью Реад растолкал капрала Дзыгу.

— Филипп, встань. Только тихо… Мне показалось, что мальчик всхлипывает. Или во сне, или… так. Пойди и взгля­ни, тебя он стесняется меньше… Филипп вернулся к Реаду через полчаса — тот был в ближнем карауле у чуть заметного костерка.

— Ну что? Уж не заболел ли?

— Нет, слава Господу…

— Тогда что? Может быть, обиделся, что не назначили в ночной секрет?

— Не то, господин барон. Просто дитя еще. Замаялся, за­тосковал по дому. А особо горько — по матушке…

— Так успокой, ты же умеешь…

— Пробовал. Да в полной мере как тут успокоишь…

— Ну как… Скажи, что осталось еще немного. Скоро будете мамой…

— Кабы все так просто, — вздохнул капрал.

— Ты, я вижу, тоже измотался изрядно. Не веришь, что дойдем?

— Да не то… Виноват, господин барон, сильно разговор­чив я стал к старости, не судите…

— Все мы стареем, Филипп. Ладно, ступай…

И капрал Дзыга пошел от барона, который был душевный человек, но не ведал многого…»

4