Сказки и истории (том 2)

— Предлагаем свои услуги, — зажужжали они, — мы хорошо знаем людей, человеческих редакторов, да и человеческих критиков тоже; садишься на свежее мясо, откладываешь яички, а завтра, глядишь, оно уже и протухло. Пусть только понадобится редакции, и мы, по долгу службы, изничтожим любой настоящий талант! Если же представлять какую-нибудь партию, то «Листок» обретет такую большую силу, что можно будет позволить себе и наглость. А потеряем подписчика — не беда: взамен найдется десять новых. Будьте бесцеремонны, поносите всех бранными словами, выставляйте к позорному столбу, свистите, сунув пальцы в рот, как члены Союза молодежи, и вы станете силой в государстве.

— Ах ты птица перелетная! — ругнула лягушка аиста. — Лягушонком я, правда, смотрела на него снизу вверх в почтительном трепете, а когда он разгуливал по болоту и рассказывал про Египет, мой кругозор расширялся — я узнавала о чужих диковинных странах. Теперь он меня больше не вдохновляет, все в прошлом, я поумнела, стала мыслящей, приобрела влияние, я печатаю критические статьи в «Лягушачьем кваканье». Недаром одну из букв датского алфавита называют, как и меня, «лягушка» или «квакушка». Среди людей тоже попадаются такие. Я написала об этом целый подвал в нашей газете.

ПИСАРЬ

Перевод

ил-был чиновник, и ему по должности полагалось красиво и четко писать. Дело свое он знал хорошо, а вот писать красиво и четко не умел; тогда он дал объявление в газету, что ищет человека с красивым почерком. Таких людей объявилось хоть пруд пруди! Одними их именами можно было доверху набить бочку. А нужен был только один, и чиновник, не долго думая, нанял первого попавшегося; и верно, почерк у того был, что у живой машинки чистописания. Чиновник был мастер своего дела. И теперь, когда писарь перебелял его бумаги четкими, красивыми буквами, все говорили:

— Написано отменно!

А писарь, который сам по себе и полскиллинга не стоил, рассудил по-своему:

— Писал-то эти бумаги ведь я!

Наслушавшись за неделю, что говорит народ, он возгордился и сам захотел занять должность чиновника.

Ему бы впору быть хорошим учителем чистописания; надев белый галстук, он имел бы вполне пристойный вид за чайным столом в обществе, а он вдруг вздумал переплюнуть всех других писарей. Стал он писать о художниках и о скульпторах, о поэтах и о тех, кто сочиняет музыку. Он нес несусветную околесицу, а когда чересчур завирался, то на другой день писал, что-де вышла опечатка. А между тем все, что бы он ни писал, была одна сплошная опечатка. Ведь вся его сила была в почерке, но вот беда: в том, что напечатано, красивого почерка-то не разглядишь.

— Захочу — вознесу, захочу — растопчу! — бахвалился писаришка. — Сам черт мне не брат! Я, если хотите, маленький господь бог, а подумать, так не такой уж и маленький!

Все это, конечно, был бред, и он-то его и доконал, о чем появилось сообщение в газете. Быть может, его другу, который умеет сочинять сказки, и следовало немного приукрасить всю эту скучную историю. Но о жизни этого писаришки, о жизни, заполненной всякой чепухой, мерзостью и вздором, как ни старайся, хорошей сказки не напишешь.