Сказки и легенды

Юноша повиновался. Во дворце его не встретил ни один привратник, который бы грубо преградил путь, а прекрасная владелица приняла стрелка с великодушным гостеприимством. Юноша восхитился радушным приемом, а еще больше красотой любезной хозяйки. Ее обворожительный образ всю ночь витал перед ним. Изо всех сил он противился дремоте, стараясь припомнить малейшие подробности минувшего дня, доставившего ему столько радости. Либуша, со своей стороны, хотя и наслаждалась сладким сном, ибо для предсказания будущего должно отрешиться от влияния посторонних мыслей, нарушающих тонкость восприятия, но пылкая фантазия спящей дочери феи связывала образ юного чужестранца со всеми знаменательными сновидениями, посетившими ее этой ночью. Она нашла его там, где не искала, и при обстоятельствах, из которых не могла понять, какое отношение могла иметь к этому незнакомцу.

Проснувшись рано утром, прелестная пророчица, как всегда, принялась разгадывать и толковать ночные видения. Ей хотелось отогнать грезы минувшей ночи, считать их заблуждением, которое нарушило мирное течение ее фантазии, и не придавать им значения. Но смутное чувство подсказывало деве, что эти возникшие в ее воображении образы — отнюдь не пустые мечты. Ей казалось, что они предрекают события, которые раскроет только будущее. Пророческий дар на этот раз вернее, чем когда-либо, раскрыл предопределение судьбы. Так узнала она, что гость, находившийся под ее кровом, воспылал к ней горячей любовью, и такое же пылкое чувство к нему ощутила она в собственном сердце. Открыв эту новость, она тотчас наложила на нее печать молчания, что же касается скромного юноши, он в мыслях уже торжественно поклялся не выдавать своей любви ни словом, ни взглядом, из боязни презрительного отказа: преграда между ним и дочерью Крока казалась ему непреодолимой.

Прекрасной Либуше было уже ясно, что ответит она молодому человеку на его вопрос, но ей было грустно так скоро расстаться с ним. Ранним утром, когда взошло солнце, она пригласила юношу в парк и сказала:

— Пелена тумана еще застилает мне глаза и не дает разглядеть твою судьбу. Подожди до захода солнца.

А вечером:

— Останься до утра.

И на следующий день:

— Побудь еще сегодня.

И на третий день:

— Потерпи еще до утра.

На четвертый день она отпустила его, ибо не находила больше повода задерживать дольше, не выдав своей тайны, и ласково дала ему такой совет:

— Боги не хотят, чтобы ты мерился силами с одним из могущественнейших в стране людей. Страдать и терпеть — вот удел слабейших. Вернись к своему отцу, будь ему утешением на старости лет и корми его трудами своих прилежных рук. Прими в подарок двух белых быков из моего стада и этот бодец, чтобы управлять ими; и когда он расцветет и принесет плоды, ты обретешь дар предвидения.

Юноша считал себя недостойным такого подарка от прелестной молодой девушки и весь вспыхнул от стыда, что должен принять его, не имея средств ответить тем же. Он принял дар безмолвно, но тем красноречивее говорила грусть в его глазах при расставании. У ворот он увидел двух привязанных белых быков, лоснящихся и выхоленных, как тот божественный бык, на гладкой спине которого молодая Европа[73] некогда пустилась вплавь по голубым волнам океана. Обрадованный юноша отвязал их и не торопясь погнал перед собой.

Обратная дорога показалась ему очень короткой, настолько душа его была поглощена мыслями о прекрасной Либуше. Не смея мечтать об ответной любви, он дал себе клятву никого не любить всю свою жизнь, кроме нее.

Старый рыцарь обрадовался возвращению сына и еще больше тому, что предсказание дочери мудрого Крока так удачно совпало с его желанием. Поскольку боги указали юноше, что ему должно заниматься хлебопашеством, он не мешкая надел на своих белых быков ярмо и запряг в плуг. Первая же борозда получилась на славу. Быки обладали такой силой и выносливостью, что за день вспахали земли больше, чем это обычно делают двенадцать больших упряжек. Были они резвы и проворны, как бык в календаре[74], выпрыгивающий из облаков под знаком апреля месяца, и совсем не напоминали вялого, флегматичного, евангельского быка, что уныло бредет подобно пастушьей собаке рядом со своим святым проводником.

Герцог Чех, который первым во главе своего войска ворвался в Богемию, давно уже скончался, не оставив после себя наследника трона и титула. После его кончины магнаты объявили новые выборы, но вследствие буйного и неукротимого нрава не смогли прийти к разумному решению. Корысть и самомнение уподобили первый богемский ландтаг польскому сейму. За княжескую мантию ухватилось столько рук, что ее разорвали в клочья, и она не досталась никому. Наступила анархия. Каждый делал, что ему вздумается: сильный угнетал слабого, большой — малого, богатый — бедного. В стране не стало твердой власти, и все-таки находились умники, которые утверждали, будто в новой республике все обстоит благополучно.

— Все в порядке, — уверяли они, — и все идет своим чередом, как и везде: волк пожирает овцу, коршун — голубку, лиса — курицу.