Потом вечер как стал, это сын, значит, пойдет куда-то, выйдет с избы, а отец и мать-то думают, что в клуб
— Раз, — говорит, — хоть увидеть бы, и больше всё.
Это он ходит… Сороковой день раньше, видишь, справляли.
— Ну, — говорит, — завтра сороковой день. Сегодня пойду еще вечером. Если ничего — больше не буду, не стану ходить!
Пошел против[18]
сорокового дня-то и так уж сидит на могилке и просит, чтобы вот как бы воскресла бы женка.Вдруг — это уж больше двенадцати часов ночи стало время-то — подходит к ему старичок такой, старый-старый, седатый такой.
— Чего ты, — говорит, — добрый человек, тут вот кажный вечер придешь и что вот плачешь на могилке?
— Да вот, — говорит, — дедушко, женился, была любая женка, красивая, любил, и вот жалко — померла. Как бы она воскресла бы, раз бы, — говорит, — еще увидать!
— Ну ладно, я тебе помогу. Только, — говорит, — смотри: тебе не к лучшему будет, а к худшему.
— Да будь, — говорит, — что хошь, а только бы воскресла бы!
Дает ему этот старичок три горошинки.
— Вот, — говорит, — выкопай яму, вырой землю, открой гроб и на груди положь женке эти горошинки.
Ну ладно. Он обрадовался, лопату прибежал взял, схватил. А рохла[19]
земелька, только зарыта могила. Вырыл яму, выкидал землю, гроб открыл, горошинки положил на грудь. Ну и пяти минут не прошло — женка открыла глаза, выстала, воскресла. Ой обрадовался он! С ямы выскочили, ну, в яму обратно землю зарыл быстренько, женка помогла еще немножко. И отправились по дороге домой.А дома там уже выстали мать да отец. Завтра сороковой день справлять, так надо приготовить ведь угощение, придут гости на поминки. Справляются дома.
…Вот отправились домой с женкой, идут по дороге. Вдруг сын-то этот захотел вот немножко управиться… (
— А, женка, иди, — говорит, — по дороге, я насдогоню тебя.
Она пошла тихонько. Ну он задержался там немножко.
Как раз навстречу с Питера едет какой-то большой начальник на тройке. Лошадь запряжена в бричку в эту, экипаж глуховой был, закрывался. Ну, кучер там. А это был полковник Семеновского полка с Питера. Вот попадается женщина эта встречу.
— Останавливай, — говорит, — кучер, лошадей! Кучер остановил.
А она была красивая такая женщина, завлекательная. Он подает ей руку, этот полковник, здоровкаться. Она руку подала, и он ее туды, в этот экипаж. Закрыли. (
— Ну, кучер, — говорит, — давай гони лошадей!
И поехали.
А этот Семенов сын отправился по дороге домой. Бежит, бежит, домой прибежал — не мог насдогнать жёнки. (
— Где ты, — говорят, — ходишь долго? Сегодня сороковой день, уж вот справлять надо.
— Да, — говорит, — был на могилке. Женка воскресла, с ямы вышла, и вот пошли домой. Она, — говорит, — наверно, куды-нибудь спряталась. Дома, — говорит, — наверно.
— Да что ты говоришь, сынок! Ведь это тебе видится аль бредится, аль что такое, — ведь сегодня уже сороковой день! Где она воскресла?
— Ну бросьте вы, я сейчас выкопал с ямы, воскресла женка.
Начал искать он в дому-то, а дом купеческий был, так комнат много, двенадцать комнат, аль что там. Ну нет, нигде никак нет. Не может найти!
Потом он что:
— Наверно, — говорит, — запуталась да пошла мимо по дороге… К Питеру эта шоссейная дорога-то идет.
Ну, побежал он по этой дороге. А там — километров пять пробежал — пасет пастух коров» коров пасет стадо.
— Вот, — говорит, — пастух, ты видел аль не — тут какая женщина проходила по этой дороге?
— Нет, — говорит, — не проходила никакая женщина. Только проезжал тут какой-то большой начальник на тройке и кучер, а рядом сидела, — говорит, — очень красивая женщина.
— Ну всё. Всё! — и махнул рукой.
Не пойдешь, не побежишь. В Ленинграде не в деревне. Где ты искать будешь? Там разве найдешь?! Вернулся домой.
— Ну правду, — говорит, — старик сказал, что не к лучшему, а к худшему. Только воскресла женка и опять потерялась. Всё.
Ну вот живут. Жили тут так как-то недели две. Отец помер, купец этот. Через несколько время, незадолго тут, и мать померла. Он остался один.
— Что, — говорит, — теперь мне делать? Распродам всё имущество, а сам, — говорит, — пойду служить в солдаты.