Сказки Леты [СИ]

В женском голосе услышалась Максу давешняя глуповатая восторженность и он разозлился. На то, что крался мимо столовой, пытаясь услышать ее. Что остановился на оклик, который был ли? Или он сам себе его выдумал, чтоб — повод заговорить…

— У вас есть мобильник? — спросил почти грубо, — домой надо позвонить, а мой сел.

— Жена волнуется?

— Да.

Софья протянула ему мобильник и положила пустую руку на парапет. Темная рука и ногти белеют. Макс потыкал в кнопки.

— Черт!

— Что?

— Забыл номер. Он же записан в телефоне, а я вот не помню его, длинный.

Покивала, пересыпая по прямым плечам волосы, цветом сливающиеся с тканью сарафана. И спросила врасплох:

— Шея болит?

— Да… А как ты, вы…

— Давай на ты. Я же видела, как на лесах изгибался, это нам — постояли и ушли, а ты потом несколько часов на деревяшках.

Он смотрел на светлые ногти. Над головами зажегся тусклый высокий фонарь, скупо уложил размытый кружок света на шероховатый камень и там еле видно заблестели крошки слюды…Хоть бы шевельнула пальцами. Или на него глянула, а то снова отвернулась и смотрит на воду.

— Да мне в кайф, там ведь стенка была, серая, грязная. А потом еще ругались с директором, он, когда стал рассказывать, чего хочет, меня просто перевернуло всего. Я свое хотел. Но он уперся, и пришлось вот. Винограды и овечек.

— Не жалеешь?

Он вспомнил рыжую, с полной корзиной, и круглыми коленками под коротким синим подолом.

— Теперь нет.

Стал ждать новых восторженных восклицаний, но она просто сказала, так и не глядя на него:

— Красиво. Очень.

На указательном пальце, на круглом ногте чернело пятно. Макс протянул ей мобильник.

— Возьми, спасибо.

И она подняла руку, повела ее легко, по серому воздуху, в свете заката, что никак не кончался, перевернула ладонью кверху, сказала негромко:

— У тебя в номере ведь симка. Можно пойти. К тебе. Поставишь в мой. Позвонишь…

Он положил телефон на ее ладонь и тоже стал смотреть на море. Ему казалось, их взгляды, что протянулись рядом через перламутр закатной воды, можно увидеть, и там, вдалеке, как и положено, они смыкаются, сливаясь в одно.

По воде побежали, одна за другой, маленькие длинные волны цвета графита, и Макс понял, он смотрит на фото, что висит на стене их комнаты. Они всегда смотрят на него вместе, горячие и слабые после его криков и бешеных глаз.

— Ты знаешь, что такое Аква Тофана, София?

— Нет. Расскажи. Макс…

— Раз в несколько лет, когда вечер так тих, что в толще его, никуда не летя, недвижно висят пушистые соцветия степных цветов, сумеречные пчелы развертывают дурман твердыми крыльями. И тогда, волнами цвета графита, одна за одной, без ветра, приходит Аква Тофана, припадает к песку, холодящему босые ноги, и забирает неосторожных. Аква Тофана, яд без вкуса, цвета и запаха. Навсегда.

— Навсегда, — повторила она.

Солнце ушло, оставив лишь мягкий серый свет над водой.

— Тебя можно полюбить только за эти слова, знаешь? Навсегда.

— Это… — он остановился и не стал договаривать. Протянул руку и положил поверх ее неподвижной ладони. Хриплым голосом спросил:

— У тебя на ногте пятно…

— Дверью прижала.

— Больно было?

— Да. Плакала.

Держал свою руку поверх ее ладони, ждал, чтоб шевельнулись пальцы, пусть она первая, ведь окликнула. И предложила в номер. Или не предложила? Но пальцы не шевелились, просто лежали, теплые. И тогда он придавил, прижал покрепче. Развернул ее к себе. Глянул сверху в смуглое лицо, отделенное от вечера светлыми волосами. Подумал, ну, скажи, сама скажи! Ну!

Но Софья стояла молча, только смотрела снизу вверх, и ее тело было так же параллельно ему, как взгляд на воде. Вот если бы она, еще на полшага к нему, плотнее, и — на цыпочки, как Лелька, когда тянется губами к лицу…

От напряженного злого ожидания внутри будто соскочила пружина и пошла развертываться, биясь острым концом и роняя освобожденные картинки, одну за другой: он сжимает ее, твердая спина становится мягче, тает под руками; он идет рядом, направляя, подталкивая и ноги их иногда натыкаются друг на друга; закрывает дверь в номер и усаживает на смятую постель, где до сих пор пахнет краской и валяется майка с рваным рукавом, нажимает на плечи и лямочки платья скользят по загару. Темное долгое тело на светлых в луне простынях.

Навсегда, била пружина внутри, попадая в точки болезненные и все понимающие, навсегда, вот сейчас, ты пойдешь, и все изменится, навсегда, потому что пришла Аква Тофана, без вкуса и запаха, и ничто не станет, как прежде. Принцесса Лелиа, ее рыжие глаза-янтари, будешь смотреть в них, а видеть, как луна светит на белые пряди волос на подушке, или — черные пряди, иголочки стрижки, мелкие кудряшки… Упрямая лошадка Лели и ее слова обо всем, о чем можно спеть словами, сплетая их в невиданной красоты ленту, которую он сейчас взял, чтоб связать чужие пальцы, на ногте одного — темное пятнышко. И никогда уже не будет их двое, всегда рядом его Аква Тофана, яд, сидящий внутри и давно. Понукающий к острому наслаждению сломать то, что есть, что ценно — в одно мгновение.

Как взорвать мою стену, подумал невнятно. Вместо фрески обломки, на одном — рыжие косы и гроздь винограда.