Сказки на витражах

– Мост не получится, но можно сделать лодку. Или плот! – засучили рукава умелые. – Вот только, из чего?

– Уж точно не из нашего добра, – зашипели жадные, пряча под себя накопленные ценности.

  Пока все спорили, Чудак тихо подошел к самому краю обрыва. Все это время он сплетал из собранных одуванчиков крылья, и сейчас они были уже вдвое больше его самого. Страшно, конечно, но не стоять же тут целую вечность, в самом деле.

Вздохнув, Чудак прикрепил крылья себе на спину. Робко взмахнул один раз, второй…

– Смотрите, смотрите, он же разобьется!

Все отвлеклись от своих споров, в страхе глядя на худощавую фигуру, балансирующую на самом краешке обрыва.

– Надо его спасти, пусть даже против его воли! – бросились к нему самые решительные.

– А может, нам удастся воспользоваться его крыльями, – перешептывались хитрые, но Чудак никого из них не слышал. Закрыв глаза, он сделал шаг вперед и…

– Летит… – выдохнула толпа, не веря своим глазам.

– Да, летит, летит, – вторили им ласточки, что устроили себе гнезда в отвесном глинистом склоне. Обрадовавшись, они устремились ввысь вместе со своим новым сородичем, подбадривая его и наперебой давая советы. А Чудак все летел, не веря своему счастью, и с каждым взмахом сплетенные им пушинки крепли, превращаясь в настоящие крылья.

Мелодия души

За фортепьяно он проводил почти все время. С утра, едва успев умыться, принимался за гаммы. Листы нотной бумаги, к отчаянию жены, покрывали не только партитуру, но и паркет, лежали на подоконнике, упорно скапливались на всех креслах и даже под столом.

Маленькая дочка, его Лили, помогала собрать все в одну большую стопку, из которой вырывались беспорядочные обрывки вальсов и мазурок. Он их видел, чувствовал – разноцветные всполохи на крышке фортепьяно. Видела и дочка, со смехом пытаясь достать танцующие на стене разноцветные блики. Это был их маленький секрет. Кто бы ни открывал дверь: мать, няня или дворецкий, – отец с дочерью тут же напускали на себя отстраненный вид, хотя разыгравшиеся ноты и пытались запрыгнуть на самый кончик носа.

– Все тебе под стать. Такие же веселые и неугомонные, – любил повторять композитор. – И что бы я делал без тебя?

– Это потому, что ты меня любишь? – Лили разрисовывала нотный стан гирляндами цветов. Отец никогда ее не ругал. Он сам почти и не смотрел в ноты, когда играл. Все мелодии были у него в голове.

– Любишь как… маму?

– Маму? Кхм, пожалуй, что нет.

Хотя она была точной копией его жены, те же глаза, упрямые завитки у висков. Когда-то он влюбился в ее озорной смех, смеялся над теми же шутками. Сколько лет прошло с тех пор, как они беседовали по душам?

– Это снова мне? – смешно подперев щеки, девочка смотрела, как он вписывает название. Неразборчивым росчерком сбоку листа – «Моей драгоценной дочери Лили». – А когда подаришь что-нибудь маме?

Действительно, когда?

За обедом он нет-нет, да и посматривал в сторону жены. Может, показалось? Да нет, похудела. Уже нет того румянца цвета розы, как любил приговаривать знакомый поэт. Виски подернулись серебром. И даже любимая блузка с воланами на груди сидит иначе. Словно город, куда возвращаешься после долгой разлуки. Родной и в то же время чужой.

В тот вечер он заперся один в кабинете. Сказал дочке, что готовит для мамы сюрприз. Позже спохватился: Лили ведь обязательно все расскажет, а если не получится?

Посвящать музыку дочери было просто: ноты сами так и просились на бумагу, а мелодии впоследствии напевал весь город, настолько они были легкими и запоминающимися. За прошедшие годы, он так привык к беззаботному стилю, что не мог представить ничего другого.

А его жена была другой. Стала такой, пока он целиком отдавал себя музыке.

Не солнечная беззаботность – задумчивость сиреневых сумерек у пруда. Глубокие, чуть печальные ноты. Вдруг канут в темную воду, не найдя отклика в душе?

– Мама, папа тебе играет!

Жена нехотя дает себя усадить в кресло. Делает вид, что слушает, улыбается, вежливо кивает с отстраненным взглядом. Кажется, все пропало…

Люб-лю, раздается прощальный аккорд. И жена тихонько ахает, касаясь лица ладонью. На губах расцветает поцелуй.

Люблю, люблю, – звенит нота, и струна тянется к самому сердцу, заставляет его трепетать.

– Ну вот, – обнимая обеих, композитор довольно улыбается. На глазах у него тоже слезы, ведь у них же одно сердце на двоих. – Вот я и нашел ее, мелодию твоей души!

Мастер вдохновения

Откуда берется вдохновение?

Поговаривают о старинной высокой башне, шпиль которой упирается в самое небо, да так, что даже немного загибается в сторону. В ту башню можно войти только в определенное время суток, ступив нужной ногой, да еще и повернувшись вокруг себя определенное число раз, и при этом умудрившись не перепутать, где право, а где лево.