Сказки народов Северного Кавказа

— А какой сегодня день? — спросил он у компании, не зная, под каким предлогом замять замечание, сделанное Зедебом.

— Среда, — ответили ему.

— Аллах, аллах, сегодня я не должен был заставлять вас резать кожу, среда для меня несчастливый день, — сказал хан и приказал шорникам спрятать кожу. — Аллах сделай вас здоровыми! — сказал он и отпустил их. После этого старый хан приказал отвести Зедеба в другую кунацкую и дал наказ:

— Будьте к нему особенно внимательны. Он хоть и молодой гость, но не из наших краев и устал, дайте ему отдохнуть.

Прислуживающие, принеся в кунацкую анэ[52] с кушаньями, накормили и напоили Зедеба. Потом они сидели и разговаривали с гостем. А когда наступила ночь, старый хан послал Зедебу столько полос кожи, сколько было необходимо для снаряжения одного полного седла, присоединив к этому и ленчик[53].

— Если гость станет скучать, пусть он потихоньку снаряжает это седло, — сказал хан.

— Хорошо, — отвечал Зедеб и, взяв у них кожи, поднял конец чаканки на кровати и положил кожи под чаканку, потом повесил ленчик и продолжал сидеть и разговаривать с людьми, которые собрались у него в кунацкой.

Но вот наступила пора спать. Кто должен был уйти — ушел, слуга же, который остался в кунацкой, приготовил постели. А когда все находившиеся в кунацкой легли и наступило время, когда можно было сказать: «Вот теперь уже все спят», Зедеб встал, достал из-под чаканки кожи, вымял их, сел и, отлично разрезав на узкие ремни, снарядил седло и путы-треногу, привязал уздечку, положил на седло недоуздок. Покончив со всем этим, он взял шичепшине[54] и, лежа на кровати лицом вверх, стал играть.

В это время во двор вышла жена старого хана с кумганом[55] в руке и услыхала эту игру. Подошла, прислушалась к тому, о чем говорила скрипка, и, удивляясь этому, слушала до тех пор, пока наступил рассвет.

Наконец, жена хана очнулась.

— Я опозорилась! — в испуге прошептала она. — Что обо мне скажут, если увидят меня здесь, стоящую под окном кунацкой!

И жена хана торопливо вернулась в дом.

— Где ты была всю ночь? — зло спросил хан и стал придираться к жене.

— Ах, если бы ты услышал, что я слышала, ты тоже не смог бы вернуться! — отвечала жена хана. — Твой гость играл одну гиба[56] на шичепшине, да такую, что подобной песни нет во всей нашей стране!

— Ну, тогда не позже завтрашнего вечера я его проверю, — сказал старый хан.

Встав утром, хан пришел в среднюю кунацкую и, подозвав одного из прислуживающих, приказал:

— Когда проснутся твои товарищи, ты не буди гостя, потихоньку выведи из кунацкой всех остальных. А гость пусть спит, пока сам проснется. Он, должно быть, работал этой ночью.

— Работал ли он, или не работал, сам угадай, но кожи, присланные тобой, он вымял, на ремни порезал и седло собрал, а когда он сделал это все — неизвестно! Только проснувшись, я увидел, что на колышке висит все готовое.

Старый хан поразился.

— Оказывается, этот гость не из таких, каким мы его себе представляли, это — знаменитый гость! Не беспокойте же его, выйдите из кунацкой, — сказал хан.

Удалив из кунацкой всех, кто был там, люди хана до самого обеда никого не подпускали к ней и никому не позволяли разговаривать, чтоб дать гостю поспать.

Наконец Зедеб проснулся.

— Аллах, аллах, я опозорился! Я проспал целые сутки! — сказал он и опечалился.

— Нет, ты не спал. Ты сегодня работал. Старый хан не разрешил будить тебя, — сказали ему.

Когда этот день прошел и наступила ночь, старый хан приказал привести парня в ту кунацкую, где сидел сам. После того, как немного посидели, хан взял шичепшине и сказал компании:

— Каждый, кто находится в кунацкой, стар и мал, если не сыграет на этой скрипке, что умеет, нарушит данную нам клятву.

Поскрипев немного на скрипке, как умел, хан передал ее сидевшему рядом с ним. Тот тоже немного поиграл и передал скрипку дальше. Так и пошло. Каждый играл, что знал.

Когда скрипка дошла до Зедеба, он сделал вид, что умеет немного пиликать на ней, сыграл что-то и возвратил скрипку. Но хан, увидев это, встал и сказал:

— Нет, юноша, так водить смычком, как водишь ты, никто из этой компании водить не умеет! Ты должен сыграть то, что знаешь!

И заставил возвратить скрипку Зедебу.

Взяв скрипку, Зедеб снял шапку и, заложив конец шичепшине за голенища ноговиц[57], начал играть… И так играл, что всех, кто сидел в кунацкой — и старых и малых — заставил разреветься…

Утром, когда рассвело, он сказал хану:

— Я уехал бы, если бы мне оседлали моего коня…

— Разве ты спешишь? Если у тебя есть ко мне дело, не скрывай, — сказал хан.

— Дела к тебе у меня нет, бог тебя обогатит! Но я еду к Сурет, которую не могут заставить заговорить!

— Ие-о-ой, сын мой, зачем ты едешь к этой проклятой убийце? Уже сто голов без одной приказала она отсечь. Неужели ты хочешь быть сотым из тех, кто из-за нее потерял свои головы. Но моя дочь — не хуже Сурет, и я охотно отдам ее за тебя. Не езди.