А бороться по воле красавицы байскому сыну пришлось с батрацким сыном. Долго они и не боролись. Батрацкий сын быстро байского сына на обе лопатки положил.
Затем байский сын принялся искать красавицу, а она попросила великана, который горы переставлял, под соседней горой ее спрятать в пещере.
И так хорошо она спряталась, что всем аулом ее искали для байского сына, да не нашли. А великан, который умел землю слушать, конечно, помогать не захотел.
А в огне большого костра байский сын чуть совсем не сгорел и сапожки его обгорели, потому что великан, который умел озера выпивать, не захотел костер тушить.
— И это называется жених! Убирайся! — сказала красавица байскому сыну и повернулась к батрацкому сыну, улыбнулась ему.
Взялись они за руки и ушли в урочище Пойдешь-Не-Вернешься.
А за ними ушли отец, мать и вся семья батрацкого сына.
Плакал и кричал байский сын, чтобы послали в погоню и вернули красавицу. Но баи не посмели: побоялись они великанов, которые верой и правдой служили батрацкому сыну.
ПЕСЕННЫЙ ЧЕЛОВЕК
Долганская сказка
Мать всегда с Куначжи дома сидела, разве только за хворостом в лес сходит. А братья все по лесу бродили, у речки дневали. Дичи добудут, рыбы наловят, сами наедятся, а объедки домой несут. С утра уйдут, вечером вернутся.
Так и в тот день, с которого наша сказка начинается. Первый раз Куначжи проснулся, когда братья на тихой зорьке промышлять собирались. Дождался он, пока хлопнула за ними дверь, и опять уснул. Второй раз проснулся — снаружи буря бушует. Дверь избушки настежь распахнута, все тепло выдуло, и печь уже остыла. Куначжи позвал мать — она не откликается. Хотел он сам слезть с печки, чтобы дверь закрыть, да не сумел — упал на пол. Бок ушиб, руку ушиб, однако пополз к порогу.
Дополз, оперся о порог руками. Глянул направо — увидел подобные ворчливому тощему медведю буреломы, увидел подобные голодному изогнувшемуся волку кривые пни.
Посмотрел налево — свою мать увидел. Стоит она, за угол избушки держится, вверх глядит. Вдруг блеснула молния, грянул гром. Зажмурился Куначжи, а когда открыл глаза, матери уже не было на том месте, где стояла.
— Мама! Мама! — позвал Куначжи.
То ли послышалось ему, то ли ветер прошумел, то ли и правда мать ответила:
— Приходи ко мне, сынок!
— Куда приходить, мама? — закричал Куначжи.
Только ничего больше не услышал. Заплакал тут Куначжи. Кое-как дверь прикрыл, забился в угол, братьев ждет.
К вечеру вернулись братья: в избе не топлено, в углу убогим щенком Куначжи свернулся.
— Куначжи, почему лежишь на полу? — спрашивают братья.
— Упал с печки.
— Почему в избе холодно?
— Ветер раскрыл дверь, тепло выдул.
— Где же мать?
— Не знаю.
И рассказал, что видел.
Выбежали братья из избушки, кругом обежали — не нашли ни следа, ни знака, ни с чем вернулись. Затопили печь, Куначжи накормили, поели сами и легли спать. Братья спят, Куначжи всю ночь проплакал.
Утром Куначжи говорит:
— Надо к матери идти.
— А куда идти? — спрашивают братья.
— Не сказала она, — отвечает Куначжи.
— Как найдешь, если следа нет? Где искать?
— Может, я след увижу, — говорит Куначжи. — Посадите меня в сельницу и везите.
Старшие братья так и сделали. Посадили Куначжи в сельницу — корыто, над которым мать муку просеивала, — привязали к ней крепкий ремень и потащили младшего брата по лесу, по тундре.
Братья идут — под ноги себе глядят. Куначжи в сельнице сидит — по сторонам смотрит. В первый раз вольный свет видит! На западе видит землю с яркими цветами, с подобной кривому ножу осокой. На востоке видит землю с пестреющими лесами. На юге краснеют горы. На север глянет — там снега белеют.
Сколько дней так шли, сколько ночей ночевали, а на трижды третий день подошли к старому, заглохшему озеру, что густо поросло высокой травой.
Куначжи говорит:
— Тут остановимся. Надо траву рвать.
— Зачем? — спрашивают братья.
— Потом увидите. Ну, начинайте, я пока посплю.
Спит Куначжи. Братья не столько работают, сколько не работают. Куначжи проснулся — стоит высокая трава, как стояла, лишь кое-где проплешины виднеются.
Младший брат говорит:
— Мало вы наработали. Верно, я только чуточку вздремнул.
— Какое там! Ты долго спал, — старшие отвечают, — а мы работали, не разгибались. Трава очень жесткая, устали.
— Устали — поспите.
Братья повалились, захрапели. А когда глаза раскрыли — на сухом озере ни одной стоячей травинки не осталось. Вся сорвана, вся собрана, зеленой горой возвышается.
— Ну, отдохнули? — говорит Куначжи. — Теперь новая работа есть. Траву я всю повыдергал, не такая уж она жесткая. Однако руки у меня заболели, спина заныла. Я спать лягу, а вы из травы веревку вейте.