Сказки немецких писателей

— Как я слыхал, вы, ваша милость, являетесь владельцем замечательного предприятия по сбыту бараньих голяшек, и оно, как говорят, положило основу вашему состоянию?

— Ну, торговал я этим товаром, — ответил Смушка довольно неохотно и подозрительно покосился на Алоиса.

«Наверное, я глупость тогда сморозил, — подумал Алоис, — но ведь всё же говорят…»

Какой-то шум отвлек его от воспоминаний. Значит, всему, всему теперь конец! Уткнув голову в лапы, Алоис заплакал, и плакал он долго и горько.

День и ночь миновали, и вот наконец ему удалось побороть себя.

Осунувшийся от бессонницы, с глубокими тенями под глазами, предстал он перед овечьим стадом, величественно развернул плечи и издал грозный рык:

— Р-р-р-р-р-р-р-р!

Ответом был гомерический смех.

— Пардон, я хотел сказать, — от смущения Алоис начал заикаться, — я только хотел сказать, что я… понимаете ли, я… я — лев!

Миг изумления, гробовая тишина… И тут же вновь поднялся невообразимый шум и гам, посыпались насмешки, издевательства, выкрики, тонувшие в громком хохоте.

Лишь когда вышел из стада господин Симулянс, пастор, и сурово приказал Алоису следовать за ним, галдеж утих.

Должно быть, между ними произошло обстоятельное, серьезное объяснение, ибо, когда они вернулись из зарослей бамбука, глаза проповедника сверкали огнем ревностного благочестия.

— Помни же, сын мой! Ме-е-е! — Таковы были его заключительные слова. — Потаенно расставлены по земле сети лукавого, м-ме! Денно и нощно искушает он нас, заманивает к колючкам, ибо, м-ме, пребываем мы во плоти нашей! Зри, сыне! М-ме! Всем нам должно, м-ме, неустанно печься об искоренении в нас всяческой львятины и смиренно следовать Новому завету, м-ме, и да будут услышаны молитвы наши ныне, присно и во веки веков, м-ме! А то, что привиделось тебе вчерашним утром на берегу пруда, забудь, ибо то было наваждение бесовское. Анафе-ме-ма! И последнее, сын мой. Женитьба — дело благое, сим исцелишься от темных порывов плоти твоей, что радуют нечистого. Так поспеши же, м-ме, соединиться с девицей Схоластикой Мерлушкой Цетерум, и да будет потомство ваше многочисленно, как песок морской. — Он возвел очи горе. — Сие поможет тебе нести бремя плоти и… — Тут речь его перешла в песнопение:

У-ме-ей страда-а-ть
И не-е роп-та-ать!

С этим он удалился.

В глазах у Алоиса стояли слезы.

Три дня он не говорил ни слова, только без устали очищал нутро свое от скверны. Однажды ночью ему приснилась львица, которая сказала, что она — дух его покойной матушки, и с негодованием трижды плюнула ему под ноги; наутро он с гордо поднятой головой явился к пастору и провозгласил, ликуя, что сатанинское наваждение окончательно покинуло его и что ныне он раз и навсегда отрекается от любых мыслей и готов слепо повиноваться во всём своему пастырю.

Ну а господин Симулянс, пустив в ход всё свое красноречие, замолвил словечко за Алоиса перед родителями девицы Схоластики и попросил их благословения сему браку.

Сначала Смушка Цетерум и слышать о свадьбе не хотел, брыкался, бодался и блеял: «Да он никто! Да он нищий!» Но в конце концов, супруга сумела подобрать ключик к его сердцу.

— Смушка, — сказала она, — послушай, Смушка, ну чем он тебе не угодил? Чего тебе ещё? Ты глянь, ведь он же блондин!

И назавтра сыграли свадьбу.

Бе-е!

ЧИТРАКАРНА [26] , БЛАГОРОДНЫЙ ВЕРБЛЮД

Послушайте, а что это за штука такая — бусидо[27]? — сказал Леопард и пошел с туза треф.

— Бусидо?… Гм… да… — рассеянно пробурчал Лев. — Бусидо?

— Ага, бусидо! — Лис яростно шлепнул по земле козырем. — Что ещё за бусидо?

Ворон собрал карты и принялся тасовать.

— Бусидо! Это же последний крик моды, последний визг, лучше сказать, последний фасон, стиль такой новый, японский, знаете ли, правила хорошего тона, вроде нашего Книгге[28], только на японский лад. Вот, скажем, у вас неприятности — значит, надо любезно и приветливо осклабиться. Предположим, оказались вы за одним столом с австрияком, да ещё офицером, а вы тут — улыбочку! Брюхо болит — улыбайся, помирать пришла пора — опять же скаль зубы! Плюнут тебе в душу, а ты всё равно в ответ — улыбочку! И притом особенно обаятельную. В общем, улыбочка, улыбочка и ещё раз улыбочка!

— А, эстеты, как же, слыхал. Оскар Уайльд[29], ох… — Лев боязливо поджал хвост и перекрестился. — А ещё что?

— А то, что восточное бусидо теперь в большой моде, раз уж славянская волна пошла на убыль. Читракарна, к примеру…

— Какой ещё Читракарна?

— Как, неужели не знаете? Ну и ну! Читракарна, благородный верблюд, который всех сторонится и всегда держится особняком, ведь это же такая знаменитая личность! Понимаете, однажды Читракарна прочитал что-то Оскара Уайльда, и тотчас ему донельзя опротивело общение с собственным семейством, с тех пор он и странствует в долине уединения.

Одно время поговаривали, что он подался на запад, в Австрию, но там и без него такая прорва…

— Тсс! Тихо! Слышите? — шикнул тут Леопард. — Кто-то шуршит!

Звери прижались к земле и притаились, неподвижные, как камни.