А уж теперь, раз братец заявился,
Я быстренько пообедала и слиняла в свою комнату на втором этаже. Закрыла дверь и начала репетировать. Подумаешь! Пусть сидят в своей тухлой кухне, не больно-то и хотелось.
Время до ужина прошло неожиданно быстро. За ужином брат все расспрашивал меня, что это я такое играю, и про наш ансамбль, и вообще. Притворялся, точно. Думал, может,
Я, правда, не выдержала и все равно сказала про завтрашний концерт. Брат тут же заявил, что он бы с радостью сходил, но ему нужно уехать прямо с утра, а
Я рано попрощалась и ушла спать, и никто меня не удерживал. Но заснуть никак не получалось. Я все ворочалась, ворочалась, думала то о завтрашнем концерте, то о брате, то о том, какое вообще свинство с их стороны… И о том, что теперь я еще из-за них не высплюсь, а у меня такой важный день… Может быть, я и засыпала на немножко, а потом снова просыпалась все с той же обидой, так бывает, когда долго лежишь в постели, все путается, голова становится мутной, и уже непонятно, что, где и как.
А потом мне захотелось пить. Я встала и пошла вниз, в кухню, потому что у меня-то нет ни чайника с водой, ни своей ванной рядом, как у Лины, ничего. Никто никогда обо мне не заботится, и тапки свои в темноте я тоже не нашла.
Я спустилась по нашей длиннющей лестнице, которая — странное дело — ни разу не скрипнула у меня под ногой, повернула в коридор по направлению к кухне… Дверь была не закрыта, и там все еще горел свет, и было слышно, как эти двое говорят, говорят… О чем можно столько разговаривать? И тут, услыхав, о чем именно они говорили, я как-то сразу, рывком, стряхнула остатки сна, полностью пришла в себя и замерла, прямо-таки застыла на месте, даже не успев опустить на пол поднятую для очередного шага ногу. Они говорили обо мне.
— Смешная такая, — расслышала я голос брата. — Саксофон этот. Кстати, у нее совсем неплохо получается. Может, ты все-таки сходишь к ней на концерт?
— Ох, ну ты-то еще что, — ответила
— Да, ты уж точно для другого. Кстати, как у вас с этим другим-то? — Он сделал многозначительную паузу. — Ты ей уже сказала?
— Нет. — Снова тяжелый вздох, пауза. — Нет, не сказала пока.
— Напрасно, мне кажется. Пора бы уже. Чего ты ждешь?
— Да ничего я не жду. — Теперь
— Думаю, нелегко. Ну а какие у тебя варианты? Других-то все равно нет. И не такой уж она и ребенок, между прочим.
— Да, но все равно… Я все жду, может, как-то… Хотя ничего, конечно, тут быть не может. Что есть, то и есть. Но мне страшно.
— Так дальше только еще хуже будет. Она уже большая…
— Даже слишком.
— Ну вот. А если она узнает откуда-нибудь еще?
— И этого я тоже боюсь. Очень боюсь. Тогда вообще конец.
— Можно подумать, его не будет — так или иначе.
— Не говори… Но ты и меня пойми — так ли, иначе ли, какая ни есть — это все равно мой ребенок. Я ее вырастила, я ничего не могу с этим поделать. Я только не понимаю, не могу понять, хоть убей — как вообще могло так получиться? Откуда? Это какая-то ошибка…
— Теперь-то какая разница? Надо жить с тем, что есть.
— Так я и живу. Мы живем. Но как я могу ее вот так взять — и оторвать? Ведь если я ей скажу, никакого другого пути не будет. И что? И куда? Дальше-то что?
— А что — никаких… Тут у вас, в округе, нет совсем никого, кто бы…
— Может, и есть. Откуда я знаю? Не хватало мне еще самой их искать. И потом, как ты себе это представляешь — своими руками вот так взять и отдать им ребенка?
— Ну он же все равно не твой… То есть… В общем, ты поняла.
— И тем не менее. Я так не могу. Буду ждать. Еще немножко времени все-таки есть…
— Смотри, конечно, дело твое. Но это неправильно.
— А что вообще правильно? Тут все неправильно, от начала и до конца. Но прожили же мы как-то эти…